Краткая история смерти - Кевин Брокмейер Страница 3

Мертвые часто удивлялись подобным воспоминаниям. Порой люди жили неделями и месяцами, не думая о доме и улице, где они выросли, об удачах и постыдных провалах, о работе, о привычном распорядке вещей, об увлечениях, медленно поглощавших жизнь… а потом какой-нибудь маленький, совершенно неуместный эпизод по сто раз на дню будоражил их мысли подобно рыбе, которая бьет хвостом по поверхности озера.

Старуха, которая клянчила четвертаки в метро, вспомнила, как однажды ела крабовые пироги и хрен на причале в Чесапикском заливе. Мужчина, который зажигал газовые фонари возле театра, вспомнил, как некогда в супермаркете вытащил банку консервированных бобов с самого низа пирамиды и ощутил до смешного странную гордость, когда остальные жестянки не свалились. Андреас Андреопулос, в течение сорока лет писавший коды к компьютерным играм, когда-то подпрыгивал, чтобы сорвать с дерева листок, и открывал модные журналы, чтобы понюхать вклейки с духами, и писал свое имя на запотевшей стенке бокала с пивом. Бесформенные, тайные воспоминания переполняли его. Они казались весомее, чем следовало ожидать, как будто именно в них крылась подлинная суть жизни Андреаса. Иногда он подумывал написать автобиографию, сплошь составленную из этих крошечных фрагментов, которые вытеснили воспоминания о работе и семье, и оставить за кадром все остальное. Он писал бы от руки, на листах линованной бумаги. Больше Андреас не собирался садиться за компьютер.

Кое-где в городе собирались такие толпы, что нельзя было двинуться, не прижавшись к чужому животу, плечу и бедру. По мере того как росло число умерших, количество подобных мест увеличивалось. В городе вполне хватало свободного пространства для всех обитателей, но когда людям хотелось собраться вместе, они предпочитали определенные места — и чем населеннее становился город, тем многолюднее становились эти точки. Любители уединения научились их избегать. Если они хотели побывать на площади у монумента или полюбоваться фонтанами, приходилось ждать, когда население уменьшится, — так всегда случалось во время войны, чумы или голода.

Парк у реки, с рядами белых беседок и длинной полосой травы, был самым людным местом в городе. Продавцы воздушных змеев и безалкогольных напитков толпились на тротуарах, каменные седловинки делили воду на десятки изящно закругленных бухточек. Настал день, когда из одной беседки, шатаясь, вышел мужчина с густой седой бородой и целой гривой лохматых волос и начал слепо тыкаться в прохожих. Он явно не осознавал, где находится, и те, кто видел его, не сомневались, что бородач только что завершил переход. Он оказался вирусологом по профессии. Последние пять дней он провел, лазая по ветвям огромного клена, и его одежда, пропитанная кленовым соком, прилипла к телу. Казалось, он думал, что все находившиеся в парке тоже были на дереве вместе с ним. Когда кто-то поинтересовался, как он умер, вирусолог набрал воздуху и мгновение помедлил, прежде чем ответить:

— Да, да, я умер. Приходится напоминать самому себе. Они все-таки это сделали, сукины дети. Нашли способ всех уничтожить… — Он вытряхнул из бороды сосульку застывшего сока. — Кто-нибудь из вас слышал какой-то стук внутри дерева?

Вскоре после этого город начал пустеть.

* * *

Небольшой офис «Новостей и размышлений Симса» был одним из старейших зданий в городе, выстроенным из шоколадного кирпича и массивного серебристого гранита. С верхних этажей спускались пряди бледно-желтого мха, свисая до самой притолоки над входной дверью. Каждое утро, когда Лука Симс стоял за мимеографом, солнечные лучи пробивались сквозь растения, занавесившие окно, и комната наполнялась теплым маслянистым светом.

К семи часам он обычно отпечатывал несколько тысяч экземпляров и шел к кофейне на Ривер-роуд, где раздавал газету прохожим. Ему нравилось думать, что каждый человек, взявший «Симсов листок», прочтет его и передаст другому, который, в свою очередь, также прочтет и передаст другому, и так далее, но Симс знал, что это иллюзия, потому что по пути домой неизменно замечал как минимум несколько экземпляров в урнах — бумага постепенно разворачивалась на солнце. И все-таки для Луки было в порядке вещей заглянуть в кофейню и увидеть двадцать-тридцать голов, склоненных над свежим «Листком». В последнее время он стал писать меньше о городе и больше о мире живых — сведения он черпал из интервью с новоприбывшими, большинство которых стали жертвами так называемой «эпидемии». Симс заметил: они энергично моргали, щурились и терли глаза. Интересно, было ли это как-то связано с вирусом, который их убил?

Лука каждый день видел в окно кофейни одни и те же лица. «Сотни зараженных в Токио. Новые эпицентры заболевания обнаружены в Йоханнесбурге, Копенгагене, Перте». Элисон Браун, который готовил выпечку на кухне, всегда ждал ухода Луки, прежде чем просмотреть заголовки. Его жена была поэтессой, из тех, кто любит слоняться вокруг с раздраженным лицом, пока жертва читает написанное за день. Поэтому больше всего Элисону досаждало ощущение, что за ним наблюдают. «Инкубационный период — меньше пяти часов. Заразившиеся в полдень умирают в полночь». Шарлотта Сильвен попивала кофе и изучала газету в поисках упоминаний о Париже. Она по-прежнему считала его своей родиной, хотя не была там пятьдесят лет. Однажды она увидела в первом абзаце слово «Сена» и невольно стиснула газету в руках, но это оказалась всего лишь опечатка в слове «сиена», так что Шарлотте не суждено было вновь увидеть родной город. «Вирус передается воздушным и водным путем. Два миллиарда умерших в Азии и Восточной Европе». Ми Матсуда Рю обожала играть в слова. Она прочитывала «Симсов листок» дважды каждое утро, один раз ради удовольствия, а другой — ища скрытые загадки, будь то палиндромы, анаграммы, буквы ее собственного имени, вписанные в другие слова… Она всегда безошибочно разгадывала подобные ребусы. «„Двадцатичетырехчасовой вирус“ пересекает Атлантику. Смертность — почти сто процентов».

Те, кто ходил по городу, стучась в двери горожан, начали замечать нечто необычное. Евангелисты и коммивояжеры, манифестанты и переписчики населения — все они твердили одно и то же: число мертвых сокращается. Появились пустые комнаты и пустые дома, которые всего несколько дней назад кишели людьми. Не то чтобы люди перестали умирать. Наоборот, они умирали чаще, чем прежде. Прибывали тысячами и сотнями тысяч ежечасно, ежеминутно, целыми домами, школами, районами. Но на каждого человека, совершившего переход, приходилось двое-трое исчезнувших. Рассел Хенгли, который продавал метлы из кедровых веток, перевязанных нейлоновой бечевкой, сказал, что город похож на дырявую кастрюлю. «Сколько воды в нее ни лей, все равно выльется». Лоток с метлами стоял в районе монумента. Рассел продавал их прохожим, количество которых в те дни измерялось максимум сотнями. Если единственный вариант существования, дарованный им, обеспечивался памятью живущих, как полагал Рассел, что же будет, когда в городе соберутся все, кто еще жив? Что будет, размышлял он, когда «тот свет», то есть мир живых, опустеет?

Несомненно, город менялся. Люди, умершие от эпидемии, приходили и уходили очень быстро, иногда задерживаясь в городе всего на несколько часов, совсем как весенний снег, который ночью покрывает землю и тает, едва восходит солнце. Некий мужчина прибыл в «сосновый район» утром, нашел пустой магазин, написал цветным мелом объявление на стекле («Шерман. Починка часов. Быстро и дешево. Скоро откроется»), потом запер дверь, ушел и не вернулся. Другой сказал женщине, с которой провел ночь, что сходит на кухню попить воды, а когда через несколько минут она окликнула гостя, никто не отозвался. Женщина обыскала всю квартиру. Окно над туалетным столиком было открыто, как будто он спустился с балкона, но его так и не нашли. Однажды солнечным ветреным вечером все население маленького тихоокеанского острова появилось в городе, собравшись на верхнем этаже парковки, и исчезло к концу дня.