Измененное время - Людмила Петрушевская Страница 3

А.А. даже настоял, чтобы его перевели за столик Т.Л., он оставил свою дамскую компанию и пересел пятым к ней, потеснил всех, беспардонно так.

Это вообще всех поперебесило, одна женщина ушла сама в знак протеста, покинула стол Т.Л., перебралась подальше.

Суть же претензий заключалась в том, что Тамаре было 75 лет! (Узнали у администратора.) Роман, называется! Связался черт с младенцем! На четырнадцать годков она его старше!

Затем народная молва присудила так: этот Сашка просто ищет к кому подселиться! А ни одна женщина его не подберет, с какого еще подпрыгу! Ни зубов, ни волос, ни крыши над головой.

Откуда-то они все знали. Догадались, может быть. Собрали из оброненных им в пылу фраз. Человек легко себя выдает мудрому уму, каковым является каждый слушающий женский ум. А.А. много орал.

Она не знала ничего и не хотела знать. Витала в высоких прериях, как выразилась откровенно одна из ее соседок по столу.

Она как раз, эта соседка Ниночка, взяла у Т.Л. телефон и буквально через недельку после возвращения из дома отдыха позвонила ей, как да что.

Сашка подошел к телефону! Она так пытливо спросила: «Александр Антонович?» что он растерялся и брякнул: «А какая разница?»

Они не смогли расстаться, ну прямо как маленькие.

Они, эти двое, черт с младенцем, действительно живут вместе, вдали от глаз первых свидетелей, вдали от мира вообще.

А.А. теперь ест по утрам, перед библиотекой, и по вечерам, после библиотеки.

Т. сбивается с ног, жалуется А.А., а он ее в этом не поддерживает, путь чернеца тернист!

Копается, погряз в своих бумажках-лоскутках, никак чего-то не найдет. Наконец, через два часа криков, что это ты затырила куда-то со своими способностями наводить срач, ура! Любимый клок бумаги найден.

Тамара выводит его на чистую воду:

— А говорил, что я выкинула! И так всегда!

Он в ответ мирно кудахчет:

— Как говорил Мэрфи, материя не может ни создаваться, ни уничтожаться. Но она может потеряться.

У него теперь есть две общие тетради в клеточку. Мечта сбылась.

Все, решительно все против этого сожительства, например: родственники Тамары, ее племянники в особенности. Не ровен час старые молодые поженятся!

Она, однако, решительно посвежела, действительно носит с указанного Сашей склада не нужные никому, беспризорные книги, дарит их в больницы, возит в дома престарелых, где есть люди, нуждающиеся в чтении, но необеспеченные.

Она даже мечтает стать библиотекарем какой-нибудь малой библиотечечки, чтобы люди туда отдавали ненужное прочитанное и т. д., а брали новое, — хочет нести утешение хотя бы в виде этих популярных брошюр по истории, например.

Народ, правда, желает забвения и легких наркотиков в виде глупых детективов, и Тамарочка шнырит среди знакомых, кто чем пожертвует для бедных больных.

И тоже таскает это по больницам, как Франциск Ассизский, для которого любое оскорбление — Божья благодать, как учит ее Сашка.

Они вечерами сидят с этим Александром Антоновичем, галдят, перебивая друг друга, он ее ругает после каждого сообщения, как специально вставая на сторону тех, кто обидел Тамару («Они в целом правы, ты сама дура и полезла не в свое время, правильно сделали, что охрана не пустила! Это же надо думать умом! А накостыляли бы по шее?»), т. е. ведет себя как нормальный муж, и она, как каждая жена, вскипает, моя посуду.

Руки у нее крючковатые, шишки сидят, как на еловых сучьях, ноги отечные, да и он тоже красавец каких поискать, образцы человечества.

Затем они идут по койкам, на ночь читают, обмениваясь мыслями, восклицая и цитируя, потом спят. Утром опять та же кутерьма, круговерть, завтрак, сборы, споры до визга, и кто знает, может быть, старый Сашка в ужасе, что Тамарочка когда-нибудь оставит его опять в одиночестве…

Замуж за него она не идет, отлынивает. Не объясняет почему.

Он на эту тему замолчал раз и навсегда.

Хотя один раз она поцеловала ему руку, когда он заболел.

Он воет во сне от горя, плачет, но утром ворчит и строит из себя начальство, а Тамарочка в халате, в шлепках жарит ему яичницу, не успевши причесаться и вздеть верхнюю челюсть…

Теперь он в своем новом положении ходит, да, опять-таки ходит по гостям, отдавая по-прежнему свои мелкие долги, ест неумеренно, говорит с тем же жаром перед дамами (а что, каждый имеет право ходить налево!), но апломбу прибавилось, то и дело вставляет: «Жена меня в театр таскала, эт-то, я вам доложу, пыточная камера, какой-то вечер стрелецкой казни!» или «Да у моей жены, так называемой Тамарочки, диссертация докторская который год лежит по Диккенсу».

Правда, яичница у них с Тамарой бывает только в первые три дня после каждой пенсии, но Саша выбрит, костюмец чистый, даже ботинки целые и чистые, а Тамарочке Александр нашел на том же рынке большие мужские сапоги на меху! Стояли брошенные! Пошел по сапоги для себя, а принес для нее, орал, что они ему малы, заставил ее их надеть и одобрил: никто не скажет, что мужские.

Когда она в них выходит, он придирчиво любуется ее новыми ногами. Он вообще строг насчет ее внешности.

— Причешись хотя бы, так называемая Тамара! — командует он и удаляется.

Она ведь медленная, ползает по квартиренке еле-еле, убирает, думает, где чего найти, подкупить ли костей (продаются для собак) и сварить ли крепкий бульон для этого, который свалился на шею неведомо откуда, беспомощный, как все паразиты, и паразит, как все беспомощные, да еще и критикует и указывает, и нет сил тащиться на рынок, там под закрытие можно найти брошенные, мятые овощи или битые яблочки, надо сварить ему что-то.

Стыдно перед воображаемыми недругами, которые тайно смеются, но вечером он придет, его Тамара будет при параде, все чисто, накрыт ужин, в чашке крепкий бульон, на второе рагу из удачно подобранных (на рынке с полу) овощей, однако Саша сметет все это не заметив и будет орать, что Ф. оказался именно «ф», фикцией, и его теория тоже оказалась фикцией, так все считают, а он первый это понял еще когда!

— Помню, как ты его превозносил, — ядовито отвечает Тамара, — просто кипел! На меня кричал!

— Когда?! Я кипел?! (Тихо.) Ты сошла с ума!

— (Ядовито.) А кто говорил, что его теория эпохообразующая?

Он, примирительно:

— Было же, я поначалу верил, как и многие…

— Да! (Торжественно.) Ежели миллион человек верит в некую дурость, она все равно останется дуростью.

— И нечего меня цитировать… (С нажимом.) Я пока что не классик.

— ?

— Живой пока что (пауза, включает плохенький телевизор). О! О! Побежали! Бег от инфаркта… к инсульту. (Ворча, щелкает переключателем.) Наша задача какая, Тамара? Дойти до конца в спортивной форме!