Шестьдесят рассказов - Дино Буццати Страница 3

Ружье принесли и подали Планетте. Он внимательно, озабоченно осмотрел его и мало-помалу успокоился. Погладил рукою ствол.

— Ладно, — сказал он после долгой паузы. — Он еще говорил мне, что оставил здесь патроны. Я даже точно помню: шесть мер пороха и восемьдесят пять пуль.

— А ну-ка, — сказал Андреа сердито, — а ну-ка принесите ему порох и пули. Еще что-нибудь вспомнил?

— Еще… — ответил преспокойно Планетта, поднимаясь со скамьи, подходя к Андреа и выдергивая у него из-за пояса длинный кинжал в ножнах. — Еще вот этот охотничий нож, — сказал он и сел на прежнее место.

Наступила долгая, гнетущая тишина. Наконец Андреа поднялся.

— А теперь вечер добрый, — сказал он, давая понять Планетте, что пора уходить.

Гаспар Планетта поднял на Андреа глаза, мысленно взвешивая его сильное, мускулистое тело. Разве мог он принять брошенный вызов, он, такой больной, измученный? Поэтому Планетта медленно встал, подождал, пока ему вернут его вещи, засунул их в мешок и вскинул на плечо ружье.

— Что ж, вечер добрый, — сказал он, направляясь к двери.

Разбойники застыли в изумлении: им и во сне бы не приснилось, что Гаспар Планетта, знаменитый разбойничий атаман, уйдет вот так, вконец униженный и оплеванный. Один лишь Козимо сумел, отбросив притворство, выдавить из себя каким-то хриплым голосом:

— Прощай, Планетта. Счастливо тебе!

Планетта шел назад лесом, среди вечерних теней, насвистывая песенку.

Теперь Планетта не был больше атаманом разбойников, он стал просто Гаспаром Планеттой, некогда звавшимся Северино, сорока восьми лет от роду и не имеющим постоянного места жительства. Но жилье у него все-таки имелось — халупа на Монте-Фумо, построенная из камней и досок посреди густых зарослей; в ней он однажды прятался, когда вокруг шастало слишком уж много жандармов.

Планетта добрался до своей халупы, развел огонь в очаге, пересчитал, сколько у него денег (их ему должно было хватить на несколько месяцев), и зажил один-одинешенек.

Но как-то вечером, когда он сидел у очага, дверь резко отворилась, и на пороге с ружьем в руках появился юноша. С виду лет семнадцати.

— В чем дело? — спросил Планетта, даже не привстав.

Глаза у юноши блестели задором, как у него, Планетты, только годков эдак тридцать тому назад.

— Тут живут ребята из Монте-Фумо? Я ищу их вот уже три дня.

Мальчика звали Пьетро. Он, нимало не смутившись, заявил, что хочет уйти в разбойники. Он всегда бродяжничал и давным-давно подумывал об этом, но, для того чтобы стать разбойником, надо иметь по крайней мере ружье, и ему пришлось малость потерпеть; однако теперь ружье он украл, вполне приличный дробовик.

— Тебе здорово повезло, — весело заявил Планетта. — Я — Планетта.

— Ты хочешь сказать — атаман Планетта?

— Он самый.

— А разве он не в тюрьме?

— Я в ней, к слову сказать, побывал, — разъяснил Планетта, посмеиваясь. — Просидел в ней три дня. Не построили еще такую тюрьму, в которой можно было бы продержать меня дольше.

Мальчик посмотрел на него с восхищением.

— И ты согласен взять меня к себе?

— Взять тебя к себе? — переспросил Планетта. — Ладно, сегодня переночуешь тут, а завтра посмотрим.

Они стали жить вместе. Планетта не разочаровывал мальчика: он заставил его поверить, что он по-прежнему атаман, объяснил ему, что предпочитает жить в одиночестве и общается с товарищами, только когда это необходимо. Мальчик верил каждому его слову и ждал от него великих дел.

Но проходили дни, а Планетта не двигался с места. Самое большее — ходил иногда поохотиться. Все остальное время сидел подле очага.

— Атаман, — спрашивал Пьетро, — когда же ты поведешь меня на дело?

— А, — отвечал Планетта, — когда-нибудь на этих днях мы заварим хорошую кашу. Я созову всех товарищей, и ты вдоволь потешишься.

Но дни проходили все так же.

— Атаман, — говорил мальчик, — я узнал, что завтра внизу, в долине, проедет карета богатого купца Франческо, у которого карманы набиты деньгами.

— Купца Франческо? — переспрашивал Планетта, не проявляя, однако, ни малейшего интереса. — Мне очень жаль, но я знаю его давным-давно. Уверяю тебя, это старая лиса; когда он отправляется в дорогу, он не берет с собой ни единого скудо. Хорошо еще, если на нем будет хоть какая-нибудь одежонка: так он боится воров.

— Атаман, — говорил мальчик, — я узнал, что завтра проедут две телеги, груженные всякой всячиной. Что ты на это скажешь?

— В самом деле? — переспрашивал Планетта. — Всякой всячиной? — И больше не произносил ни слова, словно речь шла о чем-то таком, что было ниже его достоинства.

— Атаман, — говорил мальчик, — завтра в городе праздник, туда наедет тьма народу, кареты, многие из них будут возвращаться ночью. Может, что-нибудь сообразим?

— Когда вокруг тьма народу, — отвечал Планетта, — лучше не высовываться. По праздникам полным-полно жандармов. Не стоит рисковать. В такой вот день меня и зацапали.

— Атаман, — сказал мальчик несколько дней спустя, — признайся, с тобой что-то случилось. Ты не хочешь идти на дело. Ты даже на охоту больше не ходишь. И с товарищами не желаешь повидаться. Должно быть, ты болен, вчера тебя, кажется, опять лихорадило, ты все время сидишь у огня. Почему ты не скажешь мне все как есть?

— Может быть, я чувствую себя и не совсем хорошо, — улыбнулся Планетта, — но это вовсе не то, о чем ты думаешь. Ладно, коли тебе так уж приспичило, я скажу. По крайней мере ты от меня отвяжешься. Надо быть ослом, чтобы марать руки ради нескольких золотых. Когда я иду на дело, оно должно того стоить. Так вот, я, к слову сказать, решил ждать Большого Конвоя.

Он имел в виду Большой Конвой, который раз в год, всегда точно двенадцатого сентября, отвозил в столицу груз золота — подати, собранные в южных провинциях. Конвой под трубные звуки двигался по главной дороге, сопровождаемый цоканьем подков лошадей, на которых восседали до зубов вооруженные гвардейцы. Большой Императорский Конвой с громадной железной каретой, доверху набитой монетами, сложенными в бесчисленные ящики. Он виделся разбойникам в счастливых снах, но за сто лет никому не удалось совершить на него безнаказанное нападение. Тридцать разбойников было убито, двадцать упрятали за решетку. Никто больше не осмеливался и подумать ни о чем подобном. А между тем подати росли и вооруженная охрана увеличивалась. Спереди и сзади скакали егеря, по бокам — солдаты, оружие было теперь роздано даже кучерам, конюхам и лакеям.

Впереди всех ехал герольд с трубой и знаменем. Немного позади него — двадцать четыре егеря с ружьями, пистолетами и саблями. За ними — железная карета с выпуклым императорским гербом, в которую было впряжено шестнадцать лошадей. Еще двадцать четыре конных егеря следовали за каретой; а по обеим ее сторонам скакало двенадцать всадников эскорта. Сто тысяч золотых дукатов, тысячи унций серебра — и все это должно было осесть в императорской казне.