Натурщица Коллонтай - Григорий Ряжский Страница 3

Шуринька моя, здравствуйте! Это снова пишу вам я, ваша Шуранька.

Сегодня 1 июня, международный день защиты детей всего света, а значит, что и всех детей нашей Родины. Я знаю, бабушка, ты, наверно, ещё не сделалась совсем здоровая и тебе трудно писать письма, а если бы ты хорошо встала на ноги, то обязательно написала бы мне письмо, как я тебя просила. И в этом письме ты бы поздравила меня с этим праздником детства и защиты. Как ты себя чувствуешь? Ты получила моё письмо, потому что прошло почти три недели, как я его отдала маме? Если ещё не получила, то, когда оно придёт, ты мне сразу же отвечай на оба моих, ладно? Или даже лучше два раза по одному, чтобы получилось по одинаково радостей для нас обоих.

Теперь по порядку. Я закончила пятый класс с оценками на три и слегка на четыре. Но зато они крепкие и без двоек. На следующий год я обещаю тебе постараться и перейти на четыре и даже немножечко на пять. И тоже на крепкие, а не просто так за Коллонтай. Они меня там спрашивали, учительницы по разным предметам, что правда я родня тебе или только по фамилии? Потому что все знают, кто ты такая и что делала нашу революцию вместе с Лениным и Сталиным. Я отвечала, что — правда, что ты моя бабушка, а я твоя внучка. Они говорят, пускай твоя бабушка тогда в школу к нам придёт и расскажет всем учащимся о прошлой борьбе пролетариата за новую жизнь. Я им говорю, что ты сейчас болеешь и плохо ходишь ногами, но скоро будешь ходить уже хорошо и после этого обязательно придёшь и расскажешь. Правильно я им это сказала? Ты не обижаешься на меня, что я пообещала это без тебя самой?

А ребята всё равно меня дразнят колотушкой, хоть и уважают тебя, как начальницу и прошлого революционного трибуна. А дядя Паша (помнишь про дядьку с пузом и ремнём?) уже больше нам не подселенец, а мамин незаконный муж. Они теперь спят вместе друг с другом, но не за загородкой из простынки, а на маминой кровати, а занавеску натянули уже в сторону ко мне, к полудиванчику и столику, где я делаю уроки и читаю книжки. Потом, правда, тряпку на шкаф поменяли, пододвинули его поперёк прошлого места и сделали себе келью такую маленькую, как для монахов. А только всё равно слышно.

Он, оказывается, совсем не старый ещё, а даже моложе мамы на целых девять лет. Представляешь? А нога рядом с кроватью лежит всю ночь. Утром он её обратно пристёгивает, и ремни его с застёжками при этом сильно скрипят и будят меня в третий раз. А первый раз будят и второй — ещё ночью. Первый раз с самого начала как легли, а второй — когда за окном ещё темно, но уже скоро утро, это я так ощущаю, когда просыпаюсь в самый крепкий свой сон, какой бывает ближе к концу ночи. Мама кричит всё время и стонет, а дядя Паша рычит и пыхтит, как раненый тигр. Он был артиллерист, заряжающий пушку в артдивизионе Первого Украинского фронта, и привык ничего не слышать вокруг себя, потому что уши у него заложило ещё, когда наши шли на город Прагу, до оторванной ноги и тяжеленного этого протеза. Он, наверно, и маму не слышит почти совсем, как она мучается от него, но он ничего себе не лечит, чтобы прочистить уши и возвратить обратный слух.

У вас было такое с моряками, которые брали Зимний дворец? Там тоже пушка бухала, когда стреляла с корабля «Аврора» по царям. Ты сама тогда в штабе была? Или брала почту, телефон и телеграф и ничего не слышала? Знаешь, мне бы ужасно хотелось, чтобы ты залезала на железные ворота дворца, как в кино, но только по-настоящему. Я один раз ребятам нашим хотела такое рассказать, но побоялась, что ты не лазила, а после придёшь к нам в школу рассказывать про революцию, а они спросят, и тогда правда выйдет наружу. И меня потом засмеют, что наврала. А я хочу только, чтобы всё было по правде и по совести.