Записки санитара морга - Артемий Ульянов Страница 3

Дальше – просто. Труп и историю бывшей болезни забрать и отвезти в свои пределы. И снова – записать в журнал, фамилия на плечо, формалиновая маска, подголовник…

Впрочем, чаще всего звонят из реанимации. Там все иначе. Испуганных и грустных сестер ты там не встретишь, а потому и слова утешения подбирать не придется. Скорее встретишь яркую кокетку. Или в доску своего парня женского пола. Анекдот там будет куда более уместен.

Потом, благополучно дожив до утра в обществе полусотни покойников, в качестве утренней зарядки надо будет вымыть пол в холодильнике и в прихожей перед служебным входом.

Раз в месяц ночному санитару выпадает воскресное суточное дежурство. Утром пришел, утром ушел. Прекрасная возможность отоспаться, почитать чего-нибудь… или телевизор… выпивка. Нужное подчеркнуть.

Н у, вот и все… в общих чертах. Как видно, работа не требует особых знаний и навыков. Хотя… читать и писать нужно уметь обязательно.

Да… совсем забыл сказать. Платят ночным санитарам мало. Зато романтики с избытком. И чего они все поувольнялись-то? Но – факт! Поувольнялись… А потому мне выпала та самая Большая неделя. Это значит, что я буду работать дневным санитаром (вместе с напарниками), а вдобавок еще и отрабатывать смены трех «ночников». Начну работать в понедельник в 9 утра и закончу работать в понедельник, тоже в 9. «Семь дней, семь ночей», как говорят турагенты. Семь суток смерть нон-стоп. Господь успел за это время создать мир. Мы с парнями аккуратно засеем маленькое деревенское кладбище, отправив в последний путь около ста сорока человек.

Задумавшись о грядущей непростой неделе, я очнулся, когда таксист собрался тормозить у проходной в клинику.

– Мне в морг. Следующие ворота, – коротко буркнул я.

– Э-э-э! Понял, брат! Там работаиж, да?

– Ага.

– Злюжай, говоряд, там из бамжей мило делаюд, да? – вкрадчиво поинтересовался джигит, сделав потише радио и понизив голос.

– Да, делаем, – без тени насмешки сказал я. – Хозяйственное вот делаем – из хозяев. Из детей – детское. Ты же сам понимаешь, что чушь мелешь…

– Нэ, ну я нэ вэриль, что варяд мило. Эта глюпасть, канечна… – сказал он, визгливо тормозя.

Сунув ему деньги, я рывком выскочил из машины и двинулся к воротам морга. Крупный рыжий безродный пес с классическим именем Палкан беззлобно лениво облаял меня, тут же по-хозяйски помочившись на забор. Мы с ним давно знали друг друга, ведь он жил при клинике, с несколькими другими дворнягами. Когда они были щенками, их приютила заведующая прачечной Анна Германовна. За богатырскую мужскую фигуру, огромный рост, обильные усы и сиплый прокуренный бас мои коллеги за глаза называли ее «Германович».

Войдя в ворота, окинул взглядом двор патанатомии и его окрестности, притаившиеся за внушительным железным забором. Всего шесть автобусов. «Странно, особенно для понедельника», – думал я, доставая из кармана простенький ключ от двери служебного входа, втиснутой в дальний угол приземистого двухэтажного здания. Сделав лишь один шаг внутрь отделения, тут же услышал мелодичное пыхтение своего напарника. «Слава богу, Плохиш уже на работе», – с облегчением подумал я.

Почему Плохиш? Нет, он не продавал секреты Страны Советов буржуинам за банку варенья. Секретов Боря не знал, да и к варенью был равнодушен. Все дело в его фамилии. Борис Александрович Плохотнюк – вот что было написано в Борином паспорте. Фамилия преображала его, заставляя искриться жизнь Бориса яркими красками, отраженными от окружающих его людей. Когда они слышали ее впервые, то лишь улыбались. Но со временем раскрывали для себя всю ее гоголевскую глубину, смакуя в самых разных ситуациях.

Первый смешок рождался, когда говорили «хорошо, Плохотнюк». Дальше – больше. «Плохотнюк плохо сделал домашнее задание», – говорила его первая учительница, с трудом сдерживая улыбку. А если на перемене случалась драка, то директриса школы без труда определяла зачинщика беспорядка. Им был Боря, ведь фамилия просто обязывала его быть задирой. «Плохотнюк, не нарушай порядок, я тебя по-хорошему прошу», – говорила ему классная руководительница, стараясь сохранить серьезное выражение лица. «Плохотнюк, ты хорош», – томно произносила соседка после секса, когда он подрос. И все, кто работал с ним в патанатомическом отделении, тоже не отказывали себе в удовольствии склонять его фамилию в самых разных ситуациях. Ей-богу, если бы Боря назывался каким-нибудь «Ивановым», он бы не был самим собой.

– Плохиш, ты уже на месте? Здорово, чудище!

– И ты здравствуй, Тёмыч. Опаздываешь, скотина… – беззлобно протянул он, появляясь из зоны выдачи с крышкой гроба, которую держал под мышкой. Не выпуская ее, чуть приобнял меня, неуклюже приваливаясь плечом.

– Борян, да на две минуты всего задержался-то… А что у нас с автобусами сегодня? – спросил я, направляясь в глубь отделения, где находилась уютная комната санитаров, а в ней – мой шкафчик, с хирургической пижамой цвета «светлый хаки».

– Да уехали они, – вальяжно сказал он, разминая пальцами сигарету.

– Погоди, а сколько ж ты отдал? И когда приехал?

– Отдал я двух уже. А приехал утром.

– Когда – утром?

– Да в субботу утром и приехал, – прикурил он, ехидно улыбаясь.

– Ты здесь все выходные протусил, что ли?

– Ага, – довольно ответил Плохотнюк. – Выспался, в субботу нажрался как свинья. Мылся, в бассейн ходил, в библиотеку… К Ларке в реанимацию – тоже ходил.

– Надо тебе, Борян, каким-то макаром прописку здесь справить, – предложил я ему, направляясь за журналом регистраций трупов, поступивших на вскрытие. – Бумажкин в отпуске?

– Ага, в среду появится, – зевая, ответил Плохиш.

– Боря, как у нас сегодня в секции? Много?

– Ну, че-то есть там… Тёмыч, а давай уговор. Я сегодня выдачи все беру на себя, и одевалку тоже всю. Левак – строго пополам. У меня там еще восемь похорон, до двух дня. А ты – в секцию. А то у меня синдром этот…

– Абстинентный, Борь, – подсказал я.

– Не, ну, хочешь, я тебе в секции мешать буду. А потом вместе одевать пойдем, – плавным мурлыкающим голосом пропел мой напарник.

– Ладно, я в секцию. На тебе все остальное, – согласился я, открывая «Журнал регистрации трупов». Да так и застыл, глядя в него и матерно шевеля губами.

– Что там? – давясь смехом, участливо спросил Плохиш.

– Да пошел ты, Борян! – искренне ответил я ему, не веря своим глазам.

Но поверить пришлось. Четырнадцать вскрытий! «Да, сегодня большой мясной день. И Бумажкин в отпуске… как назло. Он бы помог. Все-таки почти двадцать лет стажа у него». Выругавшись, пошел за старенькой линялой хирургической пижамой. Свою, новую, было жалко. Четырнадцать! Это конвейер, спешка, вся секция в крови, сам весь в крови, в костной крошке, вонища, толпа врачей над душой и тупые ножи в конце дня. А, да… Спина, руки и поясница – к концу дня их почти нет.