Валентинка - Люциус Шепард Страница 3

– Ты так занят, – позавидовала ты. Словно быть занятым – недоступная цель.

– Может, после Рождества смотаюсь куда-нибудь.

– В отпуск? – Ты засмеялась. – Куда тебе ехать? Ты еще где-то не был?

– Есть места, куда стоит вернуться.

Я бы себе по носу заехал, точно. Почему вечно так: если хочешь показать женщине, что ты обычный парень, а не одержимый кретин, каждая фраза, выскакивающая изо рта, звучит как светская беседа в плохом кино. Наверное, решил я, это одержимый кретин говорит.

– Может, они изменились, – сказала ты. – Может, во второй раз они тебе меньше понравятся.

А с другой стороны, подумал я, не исключено, что у тебя та же проблема.

Можно было развить метафору, сказать, например: «Некоторые места меняются к лучшему», а ты бы ответила: «Да, но их, как правило, опошляет туризм», – и мы бы закувыркались в абсурдной копии «монти-пайтоновской» пародии [2]. Однако нас спасло появление трех подростков, распухших и обвисших в шмотье не по размеру, – они облокотились на перила над нами и подожгли косяк. Голоса хриплые и грубые. Смех – какой-то надломленный. Докурив, они с треском открыли пару пива. Пялились на нас и говорили на незнакомом языке. Вроде восточноазиатском. Слова раскачивались на вздохах, а в конце фразы взмывали до взвизга. Все три парня – белые, и я решил, что язык скорее восточноевропейский. Впрочем, и это не походило на правду.

Стало ясно, что наш дуэт их развлекает больше, чем новый раунд в «Квейк» [3]. Мы – трут в их самоутверждении, они певуче обращались к нам, мы не отвечали, и они ухмылялись. Надежда на мирную беседу испарилась, и мы зашагали обратно в «Шангри-Ла».

Вот и все воссоединение, думал я, – нечаянная встреча, бездумный разговор, обмен флюидами, а потом – бессонная ночь в шести дюймах штукатурки и дохлых тараканов от тебя. Но ближе к гостинице – огни ее освещали кусок пляжа – твоя ладонь скользнула в мою. Ты не взглянула на меня, ты шла не поднимая головы. Я, как дурак, еще с полминуты наблюдал такое положение дел – может, думал я, тебе неустойчиво – трудно идти, надо за меня держаться. Едва меня осенило, я загородил тебе дорогу и обнял за талию:

– Ну и куда мы движемся?

Твоя ладонь легла мне на руку, прокралась к локтю; затем ты высвободилась и побрела к воде. Бриз ворошил тебе волосы.

Когда я был ребенком, помешанным на оружии, дядя водил меня охотиться. Помню, я застывал безмолвным столбом, боясь спугнуть оленя, который щипал траву по ту сторону ручья. То же самое ощущение. Стоит кашлянуть, хрустнуть веткой – и ты рванешься в лес. Но я опасался, что напряжение заморозило твою механику, заколодило шестерни – следовало что-то делать.

– Эй, – сказал я, подобравшись к тебе. – Что происходит, а?

– Я… я не понимаю, что делаю.

Я копнул ботинком влажный песок, отбросил кучку.

– Ты о чем думаешь? – спросила ты.

– Сейчас? Как в последний раз тебя видел. Ты меня под Рождество навещала, помнишь? Мы еще к Кэрол ездили.

– Помню. Ты был в таком отчаянии.

– Не без причин. Ты со мной даже не целовалась. В губу клюнула, и все.

– Ты на меня так действовал. Я боялась тебя целовать.

Подразумевая, очевидно, что больше не действую.

– Если бы… – Слова твои повисли, но я примерно понял: если бы мы в ту ночь у Кэрол занялись любовью, если бы ты бежала со мной на Бали, в Байю, в Орегон, если б случилась добрая сотня вещей, что вполне могли случиться.

– Если б «если бы» стали мустангами… – сказал я, заполняя пустоту.

– У меня было б целое ранчо! – Ты скорчила печальную комичную гримасу и одними губами прибавила: – Ну ладно.

Мы, похоже, застряли. Медленно катимся в никуда.

– А в Байе ты еще был? – спросила ты.

– После письма? Нет.

– Мне твои письма нравились.

– Лучше бы их не требовалось писать.

– Я больше всего любила те, которые с историями, – грустно сказала ты. – Истории про нас… как мы вместе живем в Бразилии. Помнишь? Такие прекрасные.

Темная пленка воды, очерченная пеной, пропитала пляж; крошечные создания, вышвырнутые из глубин, спешили назад в море. Я нащупал твою руку. Ты пожала мне пальцы и отпустила.

– Хочешь, искупаемся? – спросил я. Ты испуганно рассмеялась:

– Прости – что?

– Хочешь, я уйду?

– Нет! – И затем, уже не так твердо: – Нет… не хочу.

– Значит, если выбирать между моим уходом и купанием, ты скорее за купание, так?

– А у меня такой выбор? – сухо спросила ты. – Боюсь, я не захватила купальник.

Я махнул в сторону гостиницы.

– Да там все «Опасность!» [4]смотрят. Нас никто не увидит.

С юго-востока налетела теплая воздушная волна, подали голос пальмы – зашуршали, застучали, будто сонмище ведьм одобрительно трещало метлами.

– Нет, это вряд ли, – сказала ты.

Я исчерпал трюки, исчерпал пустой треп. Мы вместе, одни, мы вот-вот сделаем шаг, иначе к нам примкнет тень твоего мужа и в одиночестве останусь один я.

– Ладно, – сказал я. – Не хочешь купаться…

– А ты по правде хочешь? – спросила ты. Сердито – неясно, как отвечать.

– Я хочу чего-нибудь, – объяснил я. – А ты чего хочешь?

– Тебя ничто не осчастливит. – Ты бросила это, словно горсть земли на крышку гроба.

– О счастье не помышляю.

Ветер проволок хвост по пляжу, взметнулся песок. Наверное, проступило мое огорчение, ибо нечто ему парное мелькнуло в твоем лице – мол, да, обстоятельства кошмарны, – и ты раздраженно, однако уже мягче, уступила:

– Если ты так хочешь, я искупаюсь,

Я хватался за соломинки – может, этот мой несерьезный вызов еще потянет беседу. Я вообразить не мог, что ты разденешься на общественном пляже, – это противоречило всему, что я о тебе знал. Но ты именно так и поступила. Расстегнула блузку, развернула юбку, сняла бюстгальтер и трусики, как бы принужденно, хотя методичность жестов не лишала их обольстительности. Подозреваю, в глубине души ты сознавала, что раздражение твое – отчасти притворство, защита от вины, а может – от ее отсутствия. Но тогда я удивился, смутился и ни о чем таком думать не мог.