У нас убивают по вторникам - Алексей Слаповский Страница 3

— Чего ты там бормочешь? — кричит ее глухая восьми­десятилетняя дочка.

— Заплясали, загудели провода, мы такого не видали ни­когда, — отвечает мать.

Шестидесятилетняя внучка, тоже тугоухая, кричит:

— Ничего не понимаете, старые!

— А ты чего поняла? — обижается дочь.

— Все!

— А что все-то?

Внучка молчит, не сознается. Вернее, не хочет признать, что она сама ничего не поняла.

Но то люди дальние, а каково близким? Сейчас узнаем, каково близким.

Восемнадцатилетняя дочь Быстрова Настя, услышав но­вость, кричит матери, которая на кухне:

— Мам, иди сюда, про папу говорят! Да быстрее!

— А что? — входит мать.

— Папу убить решили.

Мать ахает, но тут же говорит:

— Предупреждала я его: не лезь ты на это место! Славы человеку захотелось!

А вот младший брат Быстрова, Владимир, и его жена Надежда. Жена смотрит телевизор, а Владимир сидит в кресле под торшером возле книжных полок во всю стену. Читает.

— Ты слышал? — спрашивает Надежда.

— Выкину я этот зомбоящик. Добил он остатки интелли­генции, — морщится Быстров-младший.

— Брата твоего убить хотят!

— Серьезно? Надо же. Нет, но с ним-то, наверно, согла­совали?

Владимир пожимает плечами, он растерян. Он не знает, как к этому отнестись.

А в телевизоре сам виновник, если так можно выразить­ся, торжества.

Он говорит журналистам:

— Конечно, для меня это неприятное решение. Слишком много начатых дел, хотелось бы их продолжить. С другой сто­роны, я понимаю, что нужны свежие кадры, новые идеи.

Едет Быстров домой, хмуро смотрит в окно. Предчув­ствует: будет дома неприятный разговор.

Так и есть: жена Светлана кормит его ужином и сокру­шается:

— Нет, но как ты мог согласиться?

— А что я мог сделать? Ну не соглашусь, все равно убьют. Уж лучше думать, что я сам, добровольно. А то получится — как баран на бойне.

— Да так и получилось уже!

Быстров надкусывает котлету, и лицо его вдруг стано­вится очень грустным, как будто он только сейчас по-насто-я щему огорчился.

— Что, пересолила? — тревожится Светлана.

— Наоборот.

— Ну, Вадик, на тебя сроду не угодишь!

— Да ничего, я сам.

Быстров сыплет на котлету соль из солонки. У солонки отлетает крышка, соль высыпается.

— Плохая примета! — пугается Светлана. В кухню входит Настя. Обращается к отцу:

— Привет, машину дашь на пару часов?

— А кто мне крыло вчера помял?

— Купили бы мне свою собственную, я бы мяла что хоте­ла! — оправдывается Настя, не чувствуя за собой вины. — У всех уже машины есть, одна я как золушка.

— Ничего, — утешает отец. — Скоро моя машина твоей станет. Навсегда.

— Правда? — радуется Настя. Светлана одергивает ее:

— Ты разве не знаешь, что нас ждет?

— Почему нас. Это его ждет. А он согласие дал, я пра­вильно поняла?

Быстров вяло кивает.

— Так я возьму машину?

— Бери.

Настя, счастливая, исчезает.

— Так нельзя, — говорит Светлана. — Надо как-то бороть­ся!

— Как?

— Ну не знаю. В суд подать.

— Прецедента не было.

— А ты создай!

— Свет, помолчи, а? И так тошно. Светлана глянула на часы.

— Ой, что же это я? Там же.

Спешит в комнату, включает телевизор. Слышны звуки какого-то веселого шоу.

Быстров встает, шарит по кухонным ящикам. Находит начатую пачку сигарет. Закуривает.

Светлана кричит:

— Вадик, опять закурил? Забыл, что тебе врач сказал? У тебя легкие!

— Скоро не будет, — негромко говорит Быстров. — Ни легких, ни тяжелых.

Поскольку событие хоть и не из ряда вон, но все-таки заметное, как говорят журналисты, информационный по­вод, Быстрова приглашают на популярную передачу «Глаз народа». Он как человек государственный, служивый, не чувствует себя вправе отказаться.

Сидит в студии, в центре, на свету и на виду, вокруг, как на небольших футбольных трибунах, зрители.

Выходит бойкий ведущий Соломахов, которого встреча­ют аплодисментами.

Он объявляет:

— Итак, начинаем нашу программу «Глаз народа!». Итак, сегодняшняя тема — «Казнить нельзя помиловать». Итак, вот наши сегодняшние гости! — широким жестом Соломахов указывает на троих героев передачи: всхлипывающую женщину лет тридцати пяти, угрюмого мужчину лет сорока кавказской настороженной внешности и скромно утонув­шего в глубоком кресле Быстрова.

— Итак, перед нами три человека, объединенных общей проблемой — их собираются убить! — сообщает Соломахов. — Послушаем сначала их. Екатерина Лебедева, что слу­чилось? — подсаживается он к женщине.

— Сын убить хочет, — плачет Лебедева.

— За что?

— Ни за что!

Соломахов вскакивает и голосом, предвещающим сюр­приз, объявляет:

— Итак, Екатерина Лебедева, которую хочет убить сын. Вася, сын Екатерины, присутствует в нашей студии!

Под овации (таков формат передачи: всех встречать апло­дисментами) выходит Вася, мальчик лет четырнадцати, длин­ный, весь какой-то членистоногий. Он идет к диванчику, на котором сидит мать. Она отодвигается.

— Не бойсь, дура, не трону, — улыбается Вася.

— Итак, Вася, скажи, — просит ведущий, — действитель­но ли ты хочешь убить свою маму?

— А чё, прямо на всю страну показывают? — улыбается Вася, крутя головой.

— Да, на всю страну. Так хочешь ли ты убить свою маму?

— Ну, короче, да.

— Что да?

— А вы бы не убили? — гнусит Вася, впадая в раздражен­ный подростковый тон. — Телефон мне нормальный купить не хочет, за компьютером сидеть не разрешает, вчера с паца­нами встретиться не дала, а они меня ждали!

— Итак, ты хочешь убить свою мать за то, что она огра­ничивает твою свободу? — подсказывает Соломахов.

— Ну да. И вообще, ноет все время.

— Но она же твоя мама, Вася. Она тебя родила! — с бо­лью в голосе восклицает ведущий.

— А я просил?

Соломахов, прекратив диалог, обращается к студии:

— Итак, перед нами мама и ее сын, который хочет ее убить. Какие будут мнения?