Все мои уже там - Валерий Панюшкин Страница 3

– Это распространяется на всех, – спокойно парировал я. – К тому же, вы хорошо работаете. Я вами доволен. Так что отправляйтесь смело в «Иль Джардино» и выберите себе платье.

Возможно, она не поверила. Возможно, будучи девушкой умной, она догадалась, что все, сказанное мною, было враньем от первого до последнего слова. На самом деле через минуту я позвонил владельцу «Иль Джардино» и, стерпев его сальный смешок в телефонной трубке, попросил записать на мой счет все, что выберет в бутике моя секретарша. Правду сказать, и секретаршей она была никудышной. Работа валилась у нее из рук. Она путала все на свете, забывала мои задания и забывала даже, что я люблю чай с молоком, а не с лимоном. Два года спустя она стала обозревателем отдела моды в женском глянце нашего же Издательского Дома, четыре года спустя – редактором отдела моды, семь лет спустя – главным редактором, пятнадцать лет спустя – шеф-редактором Издательского Дома… Но хорошей секретаршей она так никогда и не стала. Возможно, она догадывалась, что новогодний подарок сделал ей лично я, а не Издательский Дом. Но ей так хотелось платье и туфельки, что она предпочла не задавать лишних вопросов.

И, полагаю, тогдашнего моего унизительного подарка она не могла мне простить все эти годы. Все эти годы она мечтала расквитаться со мной за то платье и туфельки. И вот расквиталась, выбросив меня на улицу и оставив без средств к существованию.

Ее появление на корпоративной вечеринке было подобно появлению Золушки на балу – все обернулись. Я с удовольствием отметил, что секретарше моей хватило такта платье купить приличное, что было непросто, ибо байеры тех времен имели обыкновение в коллекции любого дизайнера выискивать такие платья, будто их все равно рисовали Версаче или Кавалли. Туфельки тоже она выбрала со вкусом: праздничные, но без обязательных в ту пору стразов. Еще я заметил, что секретарша моя все же на подготовку к корпоративной вечеринке изрядно потратилась, потому что волосы у нее были наилучшим для тогдашней Москвы образом пострижены и уложены, на лице у нее был наилучший для тогдашней Москвы профессиональный макияж, и, наконец-то, у нее появился приличный маникюр. Мне только резануло немного глаз то, что ногти у нее были красного цвета, хищного цвета свежей артериальной крови. С годами этих хищных черт в ее облике будет становиться все больше. Но тогда я не придал значения цвету ее ногтей. Она искала меня взглядом. Нашла за стоявшим чуть на отшибе от общего веселья столом для руководства. И я приветственно помахал ей. И лаконичными жестами выразил безусловное восхищение ее нарядом.

Потом были речи, ужин и танцы. Издали со своего возвышения я с удовольствием наблюдал, как она танцует. Оказалось, ее учили и этому. Наши модные журналисты топтались рядом с нею на манер дрессированных медведей. Во время быстрых танцев партнеров своих моя протеже просто не замечала. Во время медленных – уверенно партнеров вела, ловко избегала того, чтобы «медведи» наступали ей на ноги, и смеялась своей ловкости звонко, как колокольчик.

Это было странное время. Все традиции были разрушены. Никаких правил не существовало. На нашем показательно капиталистическом party присутствовал, тем не менее, совершенно советских времен ведущий вечера или тамада, который то и дело талдычил в микрофон всякие глупости и за весь вечер сказал только одну умную и уместную вещь. Он сказал: «Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!»

А я сидел за столом для руководства и наблюдал, как через весь зал бежит эта девочка, бежит, как умеют бегать на каблуках только женщины, обученные бальным танцам, бежит ко мне. Платье развевается, руки – чуть назад, как прототип крыльев, щеки разрумянились, губы чуть приоткрыты… Я встал из-за стола и подумал: вот интересно, какими именно словами она пригласит меня танцевать? Но в ту же минуту я увидал в ее глазах мгновенный испуг. Она испугалась, что я куда-нибудь уйду, пока она бежит через зал, куда-нибудь, где буду недосягаем, например, в мужскую комнату. Но нет. Я стоял и ждал. Она подбежала ко мне, потупила глаза и чуть слышно пробормотала:

– Permettez-moi vous inviter pour un valse.

Я улыбнулся:

– Да, да, конечно.

Она подала мне левую руку, а правую положила мне на плечо. И попыталась вести, как вела прежде всех своих неуклюжих партнеров. В ответ я очень мягко остановил ее, переждал два такта и повел сам. И она счастливо засмеялась, совершенно отдаваясь мне и во всем полагаясь на уверенность моих движений, почерпнутую не столько из эпизодических моих занятий танцами, сколько из серьезных занятий фехтованием. Мы кружились по залу, и через четверть минуты другие сотрудники Издательского Дома перестали танцевать, остановились и стали глазеть на нас. Партнерша моя смеялась, запрокидывала голову и была податлива, как пух.

Когда музыка кончилась, когда мы остановились, и я собрался уж было церемонно раскланяться, правая рука моей партнерши соскользнула с моего плеча и:

– Алексей! – как я и просил, она звала меня по имени и без отчества. – У вас пистолет!

Ее ресницы вспорхнули. Глаза сделались круглыми, испуганными, удивленными, восхищенными, детскими.

А я только пожал плечами. Да, в мягкой кобуре под пиджаком у меня действительно был маленький офицерский «ПСМ» – лучший отечественный пистолет в ту пору. Было такое время, что все мужчины, так или иначе занимавшиеся бизнесом, носили оружие. Мы просто носили оружие, и все. Никто даже не задумывался, что «ПСМ» под мышкой красноречиво свидетельствует о том, насколько все наши дела сродни опасной мальчишеской игре. Я просто надевал каждое утро кобуру с тем же автоматизмом движений, с каким повязывал галстук.

Но на юную мою протеже «ПСМ» произвел впечатление.

Я теперь уже не могу вспомнить, попросила ли она тогда увезти ее немедленно куда угодно, куда я хочу… Попросила ли она словами, или я прочел эту просьбу в ее глазах? Так или иначе, в просьбе было отказано: я пробормотал что-то шутливое и направился к столу, где ждали меня жена и товарищи. Я повернулся к девушке спиной и пошел прочь, оставив ее танцевать с «медведями».

Полагаю, все эти годы она не могла мне простить того памятного вечера. Все эти годы время от времени по Издательскому Дому начинали ползти слухи о том, что у нас роман: и когда она была моей секретаршей, и когда слишком легко стала редактором отдела моды, и когда победоносно получила должность главного редактора – среди наших доброхотов принято было говорить, что я, дескать, продвигаю любовницу. Как обычно, слухи эти были верны с точностью до наоборот. Я не был ее любовником. Ни одного даже поцелуя. Напротив: все эти годы, как мне теперь ясно, она ждала случая расквитаться со мной за отказ. И она дождалась. Я старик. Меня трясут экстрасистолы и душит мерцательная аритмия. По тридцать раз в день я хожу в туалет. У меня нет больше пистолета под мышкой. Последний признак мужественности – усы – и те пришлось сбрить.

Когда она была назначена шеф-редактором всего нашего Издательского Дома, одним из первых, кажется, ее нововведений стал «Приказ о внутреннем распорядке». На молодых сотрудников особое впечатление произвело то, что всем без исключения следовало теперь приходить на работу к девяти утра и отмечаться при входе, вставляя специальную карточку в специальный автомат. Поначалу никто не поверил. Невозможно было поверить, что светского хроникера, например, и впрямь ждут на работе в девять, притом что светская жизнь затихает хорошо если к пяти утра, и светские хроникеры хорошо если к семи утра добираются до постели. Никто не поверил, но воспоследовали штрафы, выговоры и увольнения. Дабы никто не сомневался в серьезности намерений руководства, лучшую нашу светскую хроникершу, капризную нашу звездочку, уволили со скандалом, кроме систематических опозданий на работу, вменив ей в вину еще какие-то сапоги, за которые девушка якобы переспала с одним из постоянных персонажей своих хроник.

Еще нелепее выглядела борьба за подобающий внешний вид сотрудников. «Приказ о внутреннем распорядке» предписывал журналистам являться на работу ни в коем случае не в джинсах, ни в коем случае не в спортивной одежде/обуви и ни в коем случае не пьяными. Вообразите себе, во-первых, каково было выполнять это требование сотрудникам глянцевых изданий, которые через одного хипстеры, и даже под страхом публичного колесования всякой обуви предпочтут кеды. Вообразите себе, во-вторых, каково было спортивным журналистам. Эти достойнейшие люди с того самого дня, как не сложилась у них почему-либо спортивная карьера, каждый день ходят пьяными и каждый день – в тренировочных штанах.