Линия красоты - Алан Холлингхерст Страница 3

В холле лежала грудой вчерашняя почта, и сверху не доносилось ни звука, но по какому-то неуловимому изменению в воздухе Ник понял, что Кэтрин дома. Просмотрев почту, обнаружил, что Джеральд прислал ему открытку: черно-белая фотография какого-то романского фасада, в нишах — фигуры святых, а в тимпане — весьма живо изображенные сцены Страшного суда. Подпись: «Eglise de Podier, XII siècle» [1]. Почерк у Джеральда крупный, нетерпеливый, с сильным нажимом, вместо большей части букв — какие-то невнятные загогулины. Автор «Графологии», быть может, определил бы в нем эгоиста почище Лео, но в первую очередь этот почерк производил впечатление страшной спешки. Подпись внизу с равным успехом могла означать: «Целую», или: «Твой», или, что уж совсем странно: «Привет», — с Джеральдом никогда ничего не поймешь. Насколько смог разобрать Ник, они с Рэйчел наслаждались путешествием. Открытка его порадовала, но и заставила вздохнуть, напомнив, что августовской идиллии скоро придет конец.

Он вошел в кухню. Елена прибирается там каждое утро, но сейчас Кэтрин, должно быть, уже все перевернула вверх дном. Выдвинутые ящики буфета тяжело висели в воздухе. Вздрогнув, Ник поспешил в столовую, но часы спокойно тикали на своем месте над камином, и стоял нетронутым сейф с серебром. Потемневшие от времени портреты предков Рэйчел кисти Ленбаха сурово взирали на Ника со стен. На втором этаже, в гостиной, были распахнуты окна и балкон, со стены над камином призывно сверкал венецианский залив работы Гуарди. И здесь стоял открытым застекленный шкаф с посудой. Странно, как сама жизнь в таком доме приобретает вид грабежа. Ник вышел на балкон, глянул вниз — в саду никого. Уже спокойным шагом преодолел три оставшихся лестничных пролета: взрослая тревога за безопасность дома, отвлекшая от постоянных мыслей о Лео, стала почти облегчением. Заметив движение в комнате у Кэтрин, окликнул ее. Сквозняк захлопнул дверь в его спальню, здесь стало невыносимо душно, книги и бумаги на столе нагрелись, казалось, еще немного — и начнут сморщиваться от жары.

— Знаешь, мне сейчас показалось, что к нам залезли, — громко сказал Ник.

Сказал спокойно — страх уже ушел.

Достав из шкафа две рубашки на выбор, остановился с ними перед зеркалом. В этот миг в комнату вошла Кэтрин, молча встала позади него. Он сразу почувствовал, что она хочет протянуть к нему руку — и не может. Она не встречалась с ним взглядом в зеркале, просто смотрела на него, куда-то на его плечо, словно ждала, что он сам поймет, что делать. На губах ее играла странная бледная усмешка, как у человека, только что преодолевшего сильную боль. Ник выдавил улыбку — жалкие несколько секунд отсрочки, — спросил как ни в чем не бывало: «Голубую или белую?» — и рубашки затрепетали в воздухе, словно два крыла. День подходил к концу, и Лео на своем серебристом мотоцикле мчался домой, в Уиллсден; но Ник опустил руки, и рубашки тихо спланировали на пол.

— Что такое? — спросил он.

Она прошла мимо и села на кровать, глядя на него все с той же зловещей усмешкой. День за днем Ник видел ее все в том же легком платье в цветочек, но сейчас ему вдруг показалось, что это платье ничего не прикрывает. Он сел рядом, обнял ее, потер ей плечи, как будто стараясь согреть, хотя она горела, словно ребенок в лихорадке. Спросил:

— Я могу что-нибудь сделать?

Голос прозвучал жалко, словно Ник не ее, а сам себя успокаивал, — в сущности, так оно и было. В глубине зеркала отражались две хрупкие фигурки, два юных лица с очень похожим выражением — страха и одиночества.

— Ты не мог бы прибрать у меня в комнате? — тихо попросила Кэтрин. — Унеси все оттуда вниз.

— Ладно.

Ник вышел в коридор, заглянул в комнату Кэтрин. Здесь, как всегда, шторы были задвинуты, и воздух пропитан сигаретным дымом. Тревожный красный свет торшера заливал беспорядочную груду белья на кровати. Машинально, хоть его никто не видел, Ник выпрямился и откашлялся, словно говоря: «Все в порядке, я все беру на себя». Мысль его лихорадочно работала, однако продолжала цепляться за последние секунды непонимания. Он оглядел стол, кровать, сваленную в кучу одежду на антикварном ореховом кресле. В углу спальни была раковина, и в ней Кэтрин выложила рядком, словно инструменты перед операцией, с полдюжины острых предметов: тяжелый мясной нож, тесак с двойной ручкой и волнистым лезвием, пару Длинных, остро заточенных ножей для разделки рыбы, пару кинжалов, коротких и толстых, которыми Джеральд ловко протыкал оленину. Ник собрал все эти штуки и с опаской, словно они могли ожить у него в руках, отнес по лестнице вниз.

Кэтрин запретила кому-либо звонить, намекнула, что, если он попробует, может случиться что-нибудь похуже. Ник мерил шагами комнату, ломая голову, что теперь делать, и с ужасом понимая, что экзамен на умение жить в мире Федденов он провалил. При одной мысли о том, что ее родители узнают, к горлу подкатывала тошнота. Все, как он и опасался: он их подвел, оказалось, что ему нельзя доверять. Может быть, попытаться разыскать Тоби? Но Тоби для Кэтрин — никто, в ее глазах он заслуживает в самом лучшем случае безразличной вежливости. Снова и снова Ник прокручивал в голове эту ситуацию. Убеждал себя, что кризис миновал, что, возможно, и кризиса-то никакого не было — просто своего рода ритуал, встреча лицом к лицу с тем, что притягивает и страшит. Что, так или иначе, опасность уже позади. Теперь Кэтрин молчала, сжавшись в комочек на диване, выглядела усталой, казалось, готова была уснуть сидя. Возможно, думал Ник, сегодняшний день уже превратился для нее в далекое смутное воспоминание. Возможно, она все это спланировала и подгадала к его возвращению. Возможно…

И тут она сказала:

— Ради бога, не оставляй меня одну.

И он ответил:

— Что ты, конечно, не оставлю.

Да, и об этом говорил Тоби на озере: у нее бывают моменты, когда она просто не может оставаться одна, кто-то обязательно должен быть рядом. В то время Ник мечтал стать одним из персонажей в истории этой семьи, взять на себя братский долг Тоби. Что ж, так оно и случилось, и теперь в Уиллсдене его ждет Лео, а Кэтрин просит, чтобы он не оставлял ее одну.

Ник отвел ее вниз, в гостиную. Она подошла к встроенному проигрывателю, не глядя, достала пластинку, не глядя, поставила — словно из последних сил стараясь доказать Нику, что еще способна хоть что-то сделать. Игла скакнула на середину диска, как будто разыскивая нужную композицию.

— А-а! — протянул Ник: он узнал скерцо — Четвертая симфония Шумана.

Украдкой поглядывая на Кэтрин, заметил, что она прикрыла глаза и полностью отдалась музыке. Что ж, наверное, это хорошо. И сам Ник, несмотря на волнение и тревогу, на несколько минут забылся: очень уж красиво это краткое возвращение трио перед волшебным переходом к финалу… Ясно чувствуется влияние Пятой симфонии Бетховена. Если бы Кэтрин спросила, Ник мог бы объяснить ей и это, и связь Четвертой симфонии со Второй, и то, как вся она вытекает из вступительного мотива, если не считать второй темы финала, совершенно неожиданной…