Крыши Тегерана - Махбод Сераджи Страница 3

Мы проводим летние ночи на крыше, блаженствуя в распахнутом настежь убежище на высоте птичьего полета. Наши слова не замыкаются стенами, а мысли не облекаются в форму страха. Часами я выслушиваю истории Ахмеда о его молчаливых встречах с Фахимех, девушкой, которую он любит. Его голос становится нежным, а лицо смягчается, когда он рассказывает, как она откидывает назад длинные черные волосы и смотрит на него — а это должно означать, что она его тоже любит. Иначе с чего бы она вела себя с ним так скованно? Мой отец говорит, что персы верят в бессловесное общение — взгляд или жест заключает в себе гораздо больше, чем книга с множеством слов. Отец у меня большой специалист молчаливого общения. Когда я сделаю что-то не так, он только глянет — и становится обидно, как от хорошей оплеухи.

Я слушаю голос Ахмеда, без устали болтающего о Фахимех, а мой взгляд обычно блуждает по соседскому двору, где с родителями и маленьким братом Кейваном живет девушка по имени Зари. Я никогда не видел Фахимех вблизи, так что, когда Ахмед рассказывает о ней, я представляю себе Зари: ее изящные скулы, улыбающиеся глаза, бледную нежную кожу. Почти все летние вечера Зари проводит за чтением, сидя на краю маленького домашнего хозе под вишней и болтая в прохладной воде хорошенькими ножками. Я запрещаю себе смотреть чересчур долго, потому что она обручена с моим другом и наставником Рамином Собхи, студентом-политологом с третьего курса Тегеранского университета. Все, включая родителей, называют его Доктором. Любить девушку друга — это низость, и каждый раз, думая о Докторе, я стараюсь выбросить из головы все мысли о Зари, но любовные терзания Ахмеда мешают мне сохранять ясность рассудка.

Каждый день Ахмед за десять минут доезжает на велосипеде до квартала, где живет Фахимех, в надежде хотя бы мельком увидеть ее. Он говорит, у нее есть два старших брата, они защищают ее, как ястребы. Все знают — если кто-то обидит ее, не избежать тому сломанного носа, вывихнутой челюсти и большого фингала под глазом. Если бы братья Фахимех узнали, что Ахмед увлечен их сестрой, они бы сделали уши самыми крупными частями его тела, то есть изрезали бы его на мелкие кусочки.

Ахмед не из тех, кому можно помешать, и вот он выбирает день, когда братья Фахимех выходят на улицу, и умышленно врезается в стену. Он стонет и скрипит зубами от боли, и ребята отводят его к себе домой, дают пару таблеток аспирина, перевязывают его покалеченное запястье какой-то тряпицей. Фахимех всего в нескольких шагах от него и прекрасно понимает, что именно затевает красивый незнакомец.

Теперь Ахмед преспокойно ездит к ним в переулок и проводит часы напролет с братьями. Они разговаривают обо всем на свете, начиная с национальной иранской футбольной команды этого года и кончая возможными призерами следующего. Он говорит, что не возражает, если братья Фахимех заболтают его до смерти, быть бы только рядом с ней. Они весь день играют в футбол, и Ахмед вызывается быть вратарем, хотя вратарь он никудышный. Пока другие парни гоняют мяч под палящим зноем тегеранского дня, Ахмед стоит на месте. Предполагается, что он защищает ворота своей команды, но на самом деле он смотрит на Фахимех, а девушка наблюдает за ним с крыши дома.

Проходит всего несколько игр, и Ахмед вынужден отречься от поста голкипера. Он настолько поглощен созерцанием Фахимех, что оказывается не готовым к атакам противника, и его команда всегда проигрывает, по крайней мере пять или шесть очков. Когда Ахмед играет форвардом, команда снова начинает выигрывать, но тогда ему приходится бегать за мячом, а не переглядываться с Фахимех.

Итак, Ахмед предлагает план. На следующий день я должен пойти с ним. Он познакомит меня со своими новыми друзьями и постарается, чтобы я оказался в команде противника. Во время решающего матча я пульну мячом ему в колено, а он разыграет неудачное падение и серьезную травму. Тогда ему придется снова играть вратарем. Он станет вратарем-мучеником, который играет, превозмогая боль, — это, без сомнения, произведет впечатление на Фахимех.

Я соглашаюсь, но в глубине души беспокоюсь, что подумает обо мне Фахимех, если я свалю с ног Ахмеда. Но потом я представляю себе тот день, когда мы расскажем ей, что все это было подстроено, чтобы вернуть Ахмеда на место вратаря.

— Только не врежь мне по-настоящему, — с улыбкой предупреждает Ахмед.

— Не сомневайся, хирург-ортопед будет наготове, — в тон ему отвечаю я.

— Ох, перестань. Ты же знаешь, у меня хрупкие кости. Только ударь легонько, остальное я сделаю сам.

План выполнен мастерски. Ахмед заслуживает золотой медали за изображение мучений и «Оскара» за роль вратаря, получившего ужасную травму. Глядя на его лицо, сияющее от сознания того, что на него смотрит Фахимех, я боюсь, как бы он и вправду не ушибся, бесстрашно ныряя вправо и влево, под ноги нападающих, — и все это на асфальте. Ладони и локти расцарапаны, брюки на коленях разорваны. Он морщится от боли, отдает мяч и украдкой поглядывает на крышу, откуда за ним внимательно наблюдает Фахимех. Я вижу даже, как она ему улыбается.