Гости съезжались на дачу - Наталья Нестерова Страница 3

– Клавдия Дмитриевна, – заговорил Степан, когда женщина выдохлась. – Я вас очень понимаю! Но и вы нас поймите. Мы с женой «бюджетная пара» во всех смыслах. Зарплата из госбюджета, и на нее только «бюджетно», с большим трудом можно существовать. Но ведь должен кто-то и на страну трудиться. Это не означает, что ситуацию нельзя изменить. Есть вариант, меня давно к нему подталкивают. Перевожу дедушкину квартиру в нежилой фонд, продаю коммерсантам. Они хотят открыть магазин. Клянутся, что книжный плюс канцтовары. Но кто их знает. Сегодня книжный, а завтра секс-шоп. Наша дверь в квартиру станет технической, а вход в магазин прорубят с фасада. Сам не хочу! Но что бы вы на моем месте делали? Что? Конечно, подумаю. Никакой спешки. Спасибо! Очень признателен!

– Милый лжец, – сказала Дуня, когда Степан положил трубку.

Их разговор она слушала, скрестив руки на груди.

– Почему лжец? – пожал плечами Степан. – Вариант с переводом в нежилой фонд вполне реальный, но хлопотный. «Милый лжец» – это произведение в письмах, верно? Так адресатка, актриса, не помню имя, называла Бернарда Шоу. Спасибо за сравнение. Мне всегда нравился сарказм Шоу, который многие принимают за легкий юмор.

– А тебя многие принимают за пластилинового мальчика, не подозревая, что ты замешан на граните.

– Хочется почесать об меня коготки? Не надо. Коготок увязнет, всей птичке пропасть.

Дядя Саша выглядел как золотоискатель, который долго рыл лопатой к богатой золотой жиле, а потом узнал, что с другой стороны идет шахтный комбайн.

– До речки с километр будет, непролазная чаща, – цепляясь за убегающую мечту, пробормотал он.

– При больших финансовых возможностях – ерунда.

– Скока дают?

«Скока-скока… Сколько стоит тут земля с домом? – лихорадочно калькулировала Дуня. – Дядя Саша говорил, полмиллиона тебе отвалим, но в рассрочку, конечно. Надо увеличить значительно, но не астрономически».

Изо всех скудных артистических способностей изображая скорбь победы корысти над памятью предков, Дуня, потупившись, пробормотала:

– Последнее предложение – десять миллионов.

– Сволочи! – воскликнул дядя Саша. – Насосались нашего общего народного добра!

«Нам не дали даже тарелки облизать», – мысленно добавила Дуня.

– Совсем забыла! – хлопнула она себя по лбу. Актриса из нее была никудышная, но собеседнику сейчас было не до театральных тонкостей. – Я же вам с тетей Олей привезла…

Стала выкладывать из пакета: коробочки чая, шоколадных конфет (дядя Саша считает шоколад признаком уважения), пастилы и зефира (тетя Оля любит их по причине беззубости), круглую жестяную банку сельди (пришлось ее поискать, но старики почему-то убеждены, что бочковая сельдь для народа, а в круглых банках для номенклатуры), головку сыра (важно не какой сыр, не какое количество, а именно чтобы облитая воском девственно непочатая головка), бутылочку «Курского бальзама». (В прошлом году был «Орловский», далее в прошлое – по всем областным центрам. Это возможность дяде Саше сказать, что его самогоновое зелье «не уступает и даже превосходит».) Последней из пакета появилась баночка красной икры.

«Сейчас он скажет, что из заказа», – подумала Дуня.

– Из заказа? – спросил дядя Саша.

Она потупилась и кивнула.

– Балуешь нас, – складывая обратно в пакет гостинцы, явно обрадованный, качал головой дядя Саша.

Дуня только понаслышке знала о временах, когда было плохо с продуктами, когда на предприятиях и в учреждениях получали заказы с гречкой, консервами, морожеными курами, поделенным от головки на дольки сыром и деликатесами: сырокопченой колбасой, соленой красной рыбой, к праздникам давали икру. Дядя Саша и его жена ходили в сельский магазин, застекленные прилавки-холодильники которого ломились от колбасы всех видов и рыбы, на стеллажах теснились консервы какие хочешь. Но почему-то осознание наступившего изобилия растворялось, пока дядя Саша и тетя Оля шли домой. В хате, как они называли свой дом, старики снова погружались в свою нищую и по-своему счастливую молодость. Когда нужно было трудиться как проклятому, «чтобы пропитаться и чтоб не стыдно было, чем зад прикрыли». Сейчас они уже не засаживали картошкой пять соток, из двух теплиц осталась одна, число грядок с зеленью и корнеплодами уменьшилось. Не держали корову и даже козу, десяток кур – вся живность. Трудиться от зари до зари сил уж не было, да и сериалы по телевизору – их страсть, близкая к помешательству – загоняла в хату. По словам Алёны, для бабушки и дедушки сериалы были одним непрерывным кино, тем более, что артисты в нем снимались одни и те же. Бабушка и дедушка, плохо запоминавшие лица, забавно спорили: «Это муж той волосатой, что в тюрьме сидела» – «Да нет же! Той чернявой, что ребенка в роддоме бросила!» Спорили до хрипоты и взаимных обвинений в склерозе. Были единодушны в том, что «кино жизненное», хотя никогда не видели женщин, сидевших в тюрьме или бросавших детей, коварных олигархов или следователей-бессребреников.

У Алёны был сын-школьник, и Дуню удивляло, что дядя Саша и тетя Оля относятся к правнуку с натужной показной нежностью. Потом она нашла объяснение. Когда-то они пережили взрыв оглушительной любви к родившейся внучке, столь мощный, что не утихал до сих пор. Ударная волна не подпускала правнука. У них уже не было сил ни на большой огород, ни на новую любовь. Однако идея прирезать соседский участок не затухала в их тронутых старческим слабоумием мозгах, напротив, крепла год от года. Одна, но пламенная страсть.

Провожая соседа до калитки, Дуня спросила:

– Грибы-то хоть в лесу есть? Как награда за мокротень.

– Косой косить. Каждый день по корзине белых таскаю и по корзине красноголовиков. Подберезовики не в счет. Не беру. Оля ругается, замучилась чистить. Двадцать банок замариновали, две наволочки насушили, – похвастался дядя Саша, – три ведра квасятся. Прорва грибов! Как перед войной.

– Где же? В каком лесу?

Дядя Саша нахмурился, плечами поводил, точно спину свело. С одной стороны, у него в руке сумка с подарками от Дуни. С другой стороны, никой грибник не выдает своих мест, как и рыбак не признается, где клюет.

– Что ты, Дуня, как не местная! – то ее, то ли себя укорил дядя Саша. – Везде грибы: и в Круглом, и на Поле, и в Дальнем.

Круглый лес был вовсе не круглым. Если смотреть на него сверху, из космоса, напоминал медузу, раздавленную сапогом и прыснувшую во все стороны. Поле когда-то было настоящим колхозным полем. Дуне казалось, что она еще помнит, как гудели и ходили по пахоте тракторы. Но мама посмеивалась и говорила, что тракторов она помнить никак не может, если только младенцем не поднималась в коляске и не оглядывалась. За четверть века на поле поднялся лес. Он был молод, Круглый старше лет на двадцать, а Дальний – настоящий бор с соснами в два обхвата, с березами в один обхват, дубами и рябинами. В детстве она думала, что в Дальнем живет Баба-Яга, водятся лешие и прочая нечисть. Родители ее не разубеждали – чтобы не вздумала одна в лес отправиться.