Лягушки - Мо Янь Страница 3

Почему Чэнь Би родился с большим носом, не таким, как у всех? Наверное, это может объяснить только его мать.

Отец Чэнь Би, Чэнь Э (Лоб), второе имя – Тяньтин (Переносица), был в нашей деревне единственным обладателем двух жен. Чэнь Э изрядно знал грамоту, до Освобождения ^[4] владел сотней му ^[5] отличной земли, открыл винокурню, а еще торговал в Харбине. Старшая жена у него была местной, родила ему четырех дочерей. Перед Освобождением Чэнь Э сбежал, потом, году в тысяча девятьсот пятьдесят первом, Юань Лянь с двумя ополченцами арестовал его где-то на северо-востоке. В бега он ударился один, жену и дочерей бросил дома, а вернулся с женщиной, светловолосой и голубоглазой. На вид лет тридцать с небольшим, и звали ее Ай Лянь. В руках она держала пеструю собачонку. Эта женщина заключила с Чэнь Э брак еще до Освобождения, поэтому у него получилось две законные жены. Несколько деревенских холостяков из бедноты были крайне недовольны этим и наполовину в шутку, наполовину всерьез требовали, чтобы он отдал одну им в пользование. Чэнь Э зубоскалил, но по выражению лица было не разобрать, плачет он или смеется. Поначалу обе жены жили в одном дворе, но потом начались потасовки и жуткие скандалы, и через Юань Ляня было достигнуто согласие, что младшая жена займет две пристройки рядом со школой. В здании школы раньше располагалась винокурня семьи Чэнь Э, и эти две пристройки тоже принадлежали его семье. Чэнь Э договорился с женами, что будет жить с ними по очереди. Собачонку, которую привезла с собой на руках светловолосая женщина, затюкали местные псы, и она сдохла. Похоронила ее Ай Лянь, когда уже ходила с большим животом, и вскоре после этого родился Чэнь Би. Поэтому и стали говорить, что Чэнь Би – перевоплощение той пестрой собачонки. Он обладал отменным нюхом, так что, возможно, какая-то связь и была. Тетушка моя в то время уже изучала в уезде новые методы родовспоможения и стала первой в округе профессиональной акушеркой. Шел тысяча девятьсот пятьдесят третий год.

В том году деревенские жители еще сопротивлялись родам по-новому из-за вздорных сплетен, которые распускали повитухи. Они говорили, что дети, рожденные по-новому, могут стать умственно отсталыми. Почему они распускали эти слухи? Да потому, что как только новые методы получат распространение, они лишатся заработка. За рождение ребенка они могли поесть до отвала в доме роженицы, а кроме того, получить два махровых полотенца и десяток яиц. При одном упоминании об этих повитухах тетушка начинала скрипеть зубами. Она говорила, что просто не представляет, сколько младенцев и рожениц погубили эти старые ведьмы. И описывала свои жуткие впечатления. Почти все эти повитухи отпускали длинные ногти, в глазах у них сверкал дьявольский зеленый огонь, а изо рта шел тошнотворный запах. По словам тетушки, они давили животы беременных скалками. А еще затыкали рот роженицам тряпками, будто ребенок мог выскочить через рот. Тетушка говорила, что у них нет ни малейших знаний по анатомии, и они совершенно не разбирались в физиологическом строении женского организма. Столкнувшись с трудными родами, они могли засунуть руку в родовые пути и тянуть изо всей силы, так, что, бывало, плод вместе с маткой вытаскивали. Довольно долгое время, предложи мне отобрать самых ненавистных людей, чтобы поставить к стенке, я не задумываясь сказал бы – повитухи. Впоследствии я стал понемногу понимать, отчего тетушка так горячилась. Подобные невежественные повитухи с их дикими методами наверняка существуют, но есть и опытные, постигшие на себе тайны женского организма. Повитухой, по сути дела, была моя бабка. Она была из тех, кто придерживался принципа «правления недеянием» ^[6], полагая, что «тыква упадет сама, когда созреет», что хорошая повитуха должна больше подбадривать роженицу, а когда ребенок родился, отрезать ножницами пуповину, приложить негашеной извести, перевязать, и этого достаточно. Но таких, как бабка, повитух не очень-то жаловали, их считали лентяйками. Людям, похоже, больше нравились те, что суетились, носились туда-сюда и орали благим матом, обливаясь потом, как и сами роженицы.

Тетушка – дочь старшего брата моего деда. Дед был врачом в Восьмой армии ^[7]. Сначала изучал китайскую традиционную медицину, а в армии стал учиться европейской у Нормана Бэтьюна ^[8]. После кончины Бэтьюна дед сильно переживал, серьезно занемог, у него стало плохо с глазами, он вспоминал о доме, о матери. Руководство разрешило ему вернуться в родные края подлечиться. Когда он вернулся, прабабушка была еще жива. Стоило ему войти в дверь, как он услышал аромат супа из фасоли. Это прабабушка поторопилась намыть котел фасоли и поставить на очаг. Невестка хотела ей помочь, но та своим кривым посохом оттянула ее в сторону. Прадед уселся на порожек в томительном ожидании. Тетушка тогда уже себя помнила и, когда ей предлагали: «скажи „дядя“», не говорила, а пряталась за спину матери, поглядывая оттуда. Она сызмальства слышала, как мать с бабкой говорили о дяде, и вот наконец увидела его, хотя он показался ей совсем чужим. Прадед сидел на пороге, лицо бледное, обросший, на шее вши. Из драной ватной куртки торчат клочья ваты. Бабка с прабабушкой подкладывали дров в огонь, а сами плакали. Вот суп и готов. Прадеду было невтерпеж, хоть горячий суп обжигал рот, он принялся торопливо хлебать его, держа чашку двумя руками. «Не торопись, сынок, – приговаривала прабабушка, – в котле еще есть!» Руки у прадеда тряслись. Он съел чашку, ему налили еще одну. После второй чашки трястись перестал. По вискам текли струйки пота. Глаза мало-помалу оживились, на лице появился румянец. В животе у него забурлило, будто жернова загрохотали. Через какое-то время он направился в туалет, и его прочистило так, будто все кишки наружу вывернуло. Потом постепенно поправился и пару месяцев спустя уже стал бодр и воспрянул духом.

Я сказал тетушке, что читал нечто подобное в «Неофициальной истории конфуцианцев» ^[9]. «А что это за история?» – спросила она. Я сказал, что это знаменитое произведение классической литературы. Тетушка аж глаза вытаращила: «Даже в знаменитых произведениях классической литературы есть об этом, а ты еще сомневаешься?!»