Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - Янвиллем ван де Ветеринг Страница 29

Это был один из тех ответов, исходящих, как я чувствовал, из одной реальности, которые были мне совершенно бесполезны, поскольку, как только я начинал в них разбираться, их смысл оказывался за пределами моего понимания.

Переезд не занял много времени и труда. Я приехал в монастырь с одним чемоданом и с одним чемоданом уехал. Питер погрузил мой чемодан на свой мотороллер, я сел на трамвай. Он жил в получасе ходьбы от монастыря, в доме с четырьмя комнатами и большим садом. Питер торжественно ждал меня у ворот. Он показал мне мою комнату, широкую просторную комнату с нишей, в которую японцы вешают свитки с картинами или надписями, ставят вазу с одним цветком или с красиво расположенными веточками и засохшими цветами.

Он назвал вполне приемлемую сумму, которую я буду платить ежемесячно, и повел к себе в комнату, где предложил мне подушку (ни стульев, ни другой европейской мебели там не было, он жил в японской обстановке) и налил кофе. Я почувствовал себя как при посещении настоятеля и решил говорить как можно меньше.

— Ты здесь, — сказал Питер, — потому что этого захотел наставник. Мне такая мысль и в голову бы не пришла. Я всегда жил сам по себе, мне это нравится. Тем не менее я буду выполнять свое задание как можно лучше. Надеюсь, мы будем полезны друг другу.

Он вопросительно посмотрел на меня, я кивнул. Его приветствие звучало не слишком дружелюбно, но, возможно, дружелюбие не является особенностью дзен-буддизма.

— Прежде всего тебе надо составить распорядок дня. Вот карандаш и тетрадь. Записывай то, что я скажу, если что-то не понравится, обсудим позже. Так. В три тридцать утра нас ждет настоятель. До этого мы должны помедитировать. Идти до монастыря полчаса, так что вставать тебе придется между двумя пятнадцатью и двумя тридцатью.

«Здравствуйте», — подумал я. В монастыре я вставал в три утра, лучше не стало.

— Полчаса на дорогу — это слишком много, — продолжал Питер. — Тебе придется достать какой-то транспорт, поскольку я не собираюсь возить тебя на мотороллере — это повредит сосредоточенности, и моей, и твоей. У моего приятеля есть старый мотороллер, который он отдаст мне за просто так, и мастерская за углом, где его фунтов за двадцать-тридцать починят. Таким образом, у тебя будет надежный транспорт, а это значит, что ты сможешь вставать на полчаса позже. И назад будешь добираться быстрее. Когда вернешься, будем завтракать, я буду готовить, ты мыть посуду. Потом будем вместе убирать храм, пока ты не научишься делать это сам.

Так оно и пошло. Весь день был аккуратно нарезан на кусочки, разбит по минутам. Каждый день получалось по меньшей мере три часа медитации сверх той, которой я каждый вечер занимался в монастыре. Было время для работы в саду, для уроков японского, для похода по магазинам (это тоже входило в мои обязанности) и для отдыха в комнате, два раза в день по полчаса.

После нескольких незначительных изменений мы составили распорядок дня, и Питер попросил меня аккуратно его переписать и прикрепить кнопками на дверцу моего шкафа.

— Теперь послушай меня, — сказал Питер, — ибо то, что я скажу сейчас, может тебя, человека простодушного, удивить. Этот распорядок нам ни к чему. У нас не будет ни одного дня, который мы проживем по расписанию, которое только что составили. И это совершенно логично, поскольку мы не оставили в нем места для неожиданных событий. Допустим, к нам придут гости или мы будем работать в саду и задержимся там. К тому же я не могу все время находиться рядом с тобой и контролировать тебя, и потому ты можешь просто ускользнуть к себе в комнату, чтобы выспаться или часок почитать. Так вот, когда ты проснешься и вспомнишь о своем расписании и о том, что ты принимаешь участие в обучении, которое куда-то ведет, подойди тогда к шкафу. Все, что тебе нужно сделать, — это взглянуть на часы, найти нужное место в расписании и делать то, что ты должен делать. Понимаешь меня?

Десять лет, проведенные в Японии, оставили на Питере свой след. Японское общество перегружено писаными и неписаными законами, но в каждом законе имеется лазейка, в которую можно выскользнуть, так что жизнь продолжается и число самоубийств остается незначительным.

— В таком случае, — сказал Питер, — взгляни, что ты сейчас должен делать по распорядку дня.

Я пошел в комнату и вернулся оттуда с улыбкой на лице. Сейчас полагалось спать.

— Прекрасно, — сказал Питер, — я тоже пойду посплю. Когда проснешься, можешь приготовить чай, а после чая поработаем в саду.

Я расстелил на полу спальный мешок, сунул туда подушку, поставил пепельницу так, чтобы до нее можно было дотянуться, завел будильник и закурил. Вошел Питер.

— Эй, — сказал он, — только не это. Курение — дурная привычка, да и к тому же опасная. Дома легко спалить, они сделаны из дерева, соломы и бумаги, ты ведь знаешь.

— Я всегда курю перед сном.

— И никогда не устраивал пожар?

— Никогда.

— Ну хорошо. Тебе придется выкроить время еще и для своих привычек.

Неплохое начало. Я докурил сигарету, аккуратно загасил окурок, перевернулся на другой бок и тут же уснул. После получаса сна, так мне говорили в монастыре, значительно возрастает сопротивление к дневным нагрузкам. Старший монах даже научил меня нескольким упражнениям, чтобы быстрее засыпать, но мне они были ни к чему. Вполне достаточно было закрыть глаза, зевнуть, глубоко вздохнуть — и я уже сплю. Если меня сразу после этого будят, я чувствую себя так, словно меня вытащили с края Вселенной. Я сменил три будильника, прежде чем нашел достаточно громкий, да и тот приходилось ставить в металлическую тарелку вместе с кучей мелочи.

После сна я умылся холодной водой, заварил китайский чай и разбудил Питера, который зарылся в спальный мешок и лежал там, как гигантский банан, изогнувшись между книгами по музыке и горой чистого белья.

Энергия, с которой он проснулся, напугала меня. Он вскочил, сорвал с себя спальный мешок и в несколько глотков проглотил очень горячий чай.

— Пойдем работать, — сказал он бодрым голосом, и через минуту мы оказались у него в огороде, где мне пришлось рыть ямки, пока он ведро за ведром приносил дерьмо из ямы под уборной и большой деревянной ложкой раскладывал его по ямкам.

Его лицо сияло от удовольствия, будто коричнево-желтая каша с торчащими из нее кусками туалетной бумаги была для огорода особым деликатесом. Я с трудом сдерживал тошноту и всякий раз отскакивал, когда он проходил мимо меня, опасаясь, что брызги попадут мне на одежду.

— Ты находишь это грязным? — спросил он меня, очень удивившись.

— Да, — сказал я, — отвратительным.

— М-да, тебе придется понять, что дерьмо — не грязь. Вся японская экономика на нем держится. Здесь нет канализации, все идет в дело. Кому-то приходится возиться с тем, что ежедневно высирает сто миллионов человек на этих островах.

Он сунул мне ведро в руки и сказал, чтобы я наполнил его до краев. Когда содержимое ведра начало расплескиваться, меня вырвало, и я прислонился к стене. После этого тошнота прошла.