Сын ХАМАС - Мосаб Хасан Юсеф Страница 29

Я пытался вздохнуть, когда увидел огонь.

Горела палатка «Исламского джихада» в третьем квадрате. За несколько секунд пламя поднялось ввысь метров на шесть. Палатки были обработаны каким-то бензинсодержащим веществом, для водонепроницаемости, поэтому вспыхивали, как спички. Деревянные балки и рамы, матрасы, ящики — все было объято пламенем. Ветер разносил огонь на палатки ДФОП/НФОП и ФАТХ.

Бушующее пламя очень быстро двигалось в нашу сторону. Огромный кусок потрескивающей в огне парусины парил в воздухе над колючей проволокой. Солдаты окружили нас. Бежать было некуда — только в огонь.

И мы побежали.

Я прикрыл лицо полотенцем и понесся к зоне кухни. Между горящими палатками и стеной было около трех метров. Более двух сотен заключенных одновременно пытались протиснуться там, поскольку солдаты продолжали пускать в секцию желтый газ.

За считанные минуты половине пятой секции удалось спастись — у нас осталось только то, что было на нас. Все остальное превратилось в пепел.

Многие заключенные пострадали. Чудесным образом никто не погиб. «Скорая помощь» приехала собирать раненых. После бунта тех из нас, чьи палатки сгорели, переселили в другие. Меня перевели в среднюю палатку ХАМАС во втором квадрате.

Единственная выгода, которую получили от этого мятежа заключенные тюрьмы «Мегиддо», состояла в том, что пытки, проводимые лидерами ХАМАС, прекратились. Повсеместная слежка продолжалась, но мы почувствовали себя увереннее и позволили себе немного расслабиться. У меня появились друзья, которым, как мне казалось, я мог доверять. Но по большей части я находился в одиночестве, ничего не делая, и так день за днем.

* * *

— Восемьсот двадцать три!

1 сентября 1997 года тюремный охранник вернул мне вещи и немного денег, которые были у меня на момент ареста, надел наручники и усадил в фургон. Мы доехали до первого пропускного пункта на палестинской территории — Дженин. Солдаты открыли дверь фургона и сняли с меня наручники.

— Свободен, — сказал один из них. Потом они развернулись и умчались в обратном направлении, оставив меня стоять на обочине.

Я не мог поверить своим глазам. Это было так чудесно — шагать по дороге и быть абсолютно свободным. Я так соскучился по маме, братьям и сестрам. От дома меня отделяли всего два часа езды, но я не хотел торопиться. Я смаковал свою свободу.

Я прошел километров пять, чувствуя, как легкие наполняются свежим воздухом, а ухо ласкает сладкая тишина. Вновь ощутив себя человеком, я поймал такси, доставившее меня в центр города. Другое такси привезло меня в Наблус, третье — в Рамаллу, и вот я дома.

Проезжая по улицам Рамаллы, видя знакомые магазины и лица, я хотел выскочить из такси и раствориться во всем этом. Выйдя из машины перед домом, я поймал взгляд мамы, стоящей в дверях. Когда она увидела меня, слезы потекли по ее щекам. Мама подбежала к машине, протягивая мне руки. Она обняла меня и стала гладить по спине, плечам, лицу, голове, и вся боль, которую она держала в себе около полутора лет, наконец оставила ее.

— Мы считали дни до твоего возвращения, — говорила она. — Мы боялись, что никогда больше не увидим тебя. Мы так гордимся тобой, Мосаб. Ты настоящий герой.

Как и отец, я знал, что не могу рассказать маме или братьям и сестрам, через что мне пришлось пройти. Им было бы слишком больно. Для них я был героем, который сидел в израильской тюрьме вместе с другими героями, а теперь вернулся домой. Они даже относились к моему заключению как к некоему полезному опыту, сродни переходному обряду. Знала ли мама об оружии? Да. Считала ли она мой поступок глупым? Возможно. Но он воспринимался ею как участие в сопротивлении и в любом случае был оправдан.

Целый день мы праздновали мое возвращение: ели вкуснейшую еду, шутили и веселились, как всегда, когда собирались вместе. У меня было ощущение, что я не покидал этот дом. А в следующие несколько дней многие друзья — мои и отца — приходили разделить нашу радость.

Я сидел дома, греясь в лучах любви и поедая лакомства, приготовленные мамой. Лишь спустя несколько недель я вышел на улицу и наслаждался всеми звуками и запахами, по которым так скучал. По вечерам я гулял с друзьями. Мы ели фалафель ^[4] в «Маис аль Рим» и пили кофе в «Кит Кат» с Басами Хури, хозяином лавочки. Шатаясь по шумным улицам и болтая с приятелями, я ощущал себя свободным человеком.

Между освобождением отца из палестинской тюрьмы и его новым арестом израильтянами мама вновь забеременела. Это был большой сюрприз для родителей, потому что они Не планировали больше иметь детей после того, как семь лет назад родилась моя сестра Анхар. К тому моменту, как я вернулся домой, мама была примерно на шестом месяце. Вскоре она сломала ногу, и кость срасталась очень медленно, поскольку растущий организм братика забирал весь кальций. У нас не было инвалидной коляски, и я всюду носил маму на руках. У меня уже было водительское удостоверение, так что мы могли ездить за покупками и привозить продукты. А когда родился Насер, я взял на себя все обязанности по его кормлению, купанию и смене подгузников. Он вступил в жизнь, думая, что я его отец. Как вы понимаете, я пропустил экзамены и не закончил школу. У нас была возможность сдать экзамен в тюрьме, но я был единственным, кто провалился. Почему? Это так и осталось для меня загадкой. Люди из министерства образования пришли в тюрьму и перед тестом раздали нам всем листы с ответами. Это был сумасшедший дом. Одному из заключенных было уже шестьдесят лет, он был неграмотным, и кому-то пришлось писать ответы за него. Но даже он сдал! У меня тоже были ответы, я двенадцать лет ходил в школу и к тому же знал материал. Но когда пришли результаты, выяснилось, что экзамен сдали все, кроме меня. Единственное объяснение, которое пришло мне в голову, — Аллах не хотел, чтобы я сдавал экзамены обманным путем.

Вернувшись домой, я начал по вечерам посещать Аль-Алию, католическую школу в Рамалле. Большинство студентов были традиционными мусульманами, которые ходили туда только потому, что это была лучшая школа в городе. К тому же вечерние занятия позволяли мне днем работать в местной закусочной «Чикерс», чтобы помогать семье.

На экзамене я набрал только шестьдесят четыре процента, но этого было достаточно, чтобы получить аттестат. Я не особо старался, потому что учеба не слишком интересовала меня.