Румянцевский сквер - Евгений Войскунский Страница 29

Колчанов с трудом ворочал языком. Он был ранен — в спину впился осколок гранаты. Хорошо еще, что овчинный полушубок смягчил удар. Каждый шаг был как последний шаг. Упасть и не двигаться… не двигаться, ох… Мама родная, вдруг подумал он вовсе несуразно.

— Там наши, — как бы сквозь сон слышал Колчанов голос Малкова, шедшего впереди. — Прорвемся завтра, ночью…

Под утро вернулись на разоренный хутор, в сарай тот самый — всемером. Все раненые, изнуренные до крайнего предела. Бинтов уже ни у кого не было. Рвали на полосы тельники. У Колчанова в спине засели два осколка. С помощью Вани Деева обвязался вокруг торса тельняшечьими тряпками.

Было их теперь, считая с четырьмя неходячими, одиннадцать.

Онуфриеву и маленькому юркому Найдуку достало сил сходить в погреб, испечь котелок мороженой картошки. Ели молча. Вдруг заспорили: какое сегодня число? Одни говорили — шестнадцатое, другие — нет, семнадцатое. Кузьмин сказал:

— Какая разница? Все равно дату на нашей могиле не нашкрябают.

— Брось, Кузьмин. — Малков повел на него хмурый взгляд из-под черных уголков бровей. — Завтра прорвемся.

— На тот свет, — буркнул Кузьмин. Он сидел, уставясь на пальцы своей здоровой руки, черные от картошки. — А вот интересно, — сказал он тихо, — сойдусь я там с ней?

— С кем? — спросил Найдук.

— С Симой-радисткой. С Дворкиной.

— Что за разговоры, Кузьмин? — спросил Малков. — Ты откуда взялся такой… разговорчивый…

— С Апрелевки я. С Подмосковья.

— Тем более! Почти москвич, а слова у тебя как у темного талдона.

— Чалдона? — переспросил Онуфриев. — Так чалдон это я. Коренной сибиряк.

— Я говорю — не чалдон, а талдон. Ну… который языком треплет, сам не знает что, — пояснил Малков. Он навзничь лежал на сене, осторожно трогая лоб, как бы проверяя, на месте ли повязка. — У нас в Ивановском был один, по соседству. Сидит на завалинке, и бормочет, и талдычит… про конец света… пока сноха не выскочит и в дом не уведет. Вот его прозвали талдоном.

— А вы разве деревенский, товарищ старш-тинант? — поинтересовался любопытный Найдук.

— Кузьмин из-под Москвы, а я из-под Ленинграда, — не сразу ответил Малков. — Село Ивановское — слышали? Недалеко от станции Мга. Я учился в Питере, как раз летом сорок первого окончил Гидрографический институт. Полярником должен был стать.

— Ивановское? — сказал Колчанов. — Так его ж освободили в прошлом году, когда блокаду прорвали.

— Ну да, — подтвердил Малков. — Я был там. Только жену и дочку не нашел, их немцы угнали. Куда-то угнали, — повторил он, будто прислушиваясь к жуткому звучанию этих слов.

— Беда-а, — вздохнул Найдук. — У меня тоже вот… Харькивщину ослобонили, а моя родня тоже… задевалась кудай-то. Пишу, пишу в Паютино, в Близнюки — не отвечають…

— Найдук, — сказал Колчанов. — Пойди смени Цыпина.

— Есть. — Найдук засобирался на вахту, повесил на грудь автомат. — Эх, — вздохнул он, трудно идя к воротам сарая. — Ноги-то, ноги… поморожены обои…

Цыпин вошел в сарай, остановился, привыкая к темноте. Снаружи-то было светлее — от снега.

— Сюда иди, — позвал Колчанов. — Тебе картошку оставили.

Цыпину было трудно жевать, он мял картофелины пальцами и глотал.

— Опять, — сказал он сипло, — пушки в той стороне стреляют.

Канонада, недавно возникшая на юге, глухим прибоем достигала сарая.

Сон сморил десантников. Только тихо стонали тяжело раненные.

Спали недолго. Пропели ржавые петли ворот, Найдук гаркнул — словно гранату кинул в сонное царство:

— Па-адъем, братва! Фрицы идут!

После теплого сена — опять брюхом в снег. В сереньком утреннем свете всматривались с лесную опушку на северной стороне поляны, откуда грунтовая дорога выходила к хутору. Там, примерно в полукилометре, шла непонятная жизнь. Ревели, приближаясь, невидимые моторы. Темнозеленые фигуры сновали вдоль опушки, и было похоже, что много их, не меньше роты. Цыпин разглядел, что фрицы орудуют лопатами, выбрасывая снег.

— Интересно, — сказал Малков. — Если они копают траншеи… Новый, значит, готовят рубеж…

— Может, наши прорвались и наступают, — полувопросительно сказал Колчанов.

Из леса стала выползать техника. Чуть не на полкорпуса зарываясь в снег, шли тягачи на гусеничной тяге, тащили пушки. Малков определил: противотанковые. Да, было похоже, что немцы строят новый рубеж. В шуме моторов приугасла канонада, долетавшая с переднего края. А может, наши кончили артподготовку и пошли на прорыв?

О, как хотелось, чтобы федюнинцы прорвали оборону и пришли сюда… пока еще живы последние бойцы десантного батальона…

На полуразрушенный хутор немцы не обращали внимания. И Малков решил пока не уходить из сарая. Куда идти? В лесу дожидаться ночи? С четырьмя неходячими ранеными? Один из них умер под утро. Другой очень плох, бредит, сгорает, как видно… Да и семеро ходячих — выдержат ли целый день без отдыха, без еды, в лесу на морозе? При таком изнурении? Уж лучше тут сидеть тихонько, — может, досидим до темноты, а там…

Медленно тянулось время, бесстрастно отмеряя час за часом.

Малков, отправив своих бойцов в сарай, сам вел наблюдение за немцами из окопа, вырытого в снегу. Оттуда, с лесной опушки, доносились урчание моторов, визг пил. Теперь Малков точно знал: немцы готовят новый рубеж обороны — расчищают позиции для противотанковых орудий, роют землянки, делают пулеметные гнезда. Значит, противник считает это направление танкоопасным. Значит, здесь возможен прорыв Второй ударной, прорыв, по какой-то причине не удавшийся в ночь на четырнадцатое.

Клонило в сон. Вдруг Малков, боковым зрением уловив какое-то движение, вздернул тяжелую голову. От хутора, казавшегося нежилым, к сараю шла рыжая лошадь, запряженная в сани, а в санях сидел, держа вожжи, седобородый возница в тулупе, в высокой серой шапке, будто колпаке. Малков, пригнувшись, скользнул в приоткрытые ворота сарая, поднял десантников — мол, едет сюда старик эстонец, — велел огня не открывать. Старик, подъехав, по-хозяйски открыл заскрипевшие ворота пошире и вошел в сарай. Он был невысокий, с чрезмерно длинными, как показалось Колчанову, руками. Нагнулся было набрать сена — да так и застыл, увидев вооруженных людей, молча смотревших на него из глубины сарая.

Малков, подняв руку как бы для приветствия, шагнул к нему:

— Дед, ты по-русски понимаешь?

Старик кивнул, медленно разгибаясь. В щелках его глаз под седыми бровями плескался страх.

— Не бойся, — продолжал Малков. — Ничего тебе не сделаем, если будешь молчать. Понял?

— Та, — выдохнул старик.

— Ты за сеном приехал? Набери сена и езжай к себе на хутор. И молчи! Молчи! Если донесешь немцам, то…