Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер Страница 29

Я должен снова вспомнить свои студенческие годы. Тогда у меня был период экспериментальной жизни, я пробовал себя в качестве члена мужской «вэгэшки». В этой шестизарядной мужской «ВГ» ^[16], поименованной К. Э. А. Ш (коммуна экстравагантных адогматичных шови ^[17] был один тип, который хотел стать пианистом классического стиля. В те годы я был склонен считать классику полной лажей, но этот лабух, ярый фанат Бетховена, прочистил мне мозги. Классика — это о’кей, если петь не надо. Суперзвездой для моего однокашника был тогда Артуро Бенедетто Микеланджело, вконец повернутый итальяшка, но музыку выжимал до чумового отпада. В Цюрихе я впервые слышал его вживую, без «фанеры». Короче: если заранее расколешь легко предполагаемый дополнительный вопрос о том, что классика не просто эмоциональная оттяжка, это — суперклассный живой акт! You always meet twice ^[18], — подумал я, ведь завтра вечером Бенедетто Микеланджели играет в Концертном зале. Да, черт побери, он и впрямь гигант. (Сольный концерт Бенедетти Микеланджели. Бетховен, Дебюсси, Галуппи. Концертный зал на Аннемаркет. Впуск в 19–30. Только по билетам для почтенных горожан.

Это — язык Эгмонта Нигга. Так оно и напечатано в газете «Тат» внутри траурного фотопортрета пианиста Владислава Станека (беда не приходит одна), который еще на прошлой неделе выдержал едва ли кем замеченный шопеновский марафон. Тут ничего не выдумано, всё как есть, и даже сегодня можно убедиться в этом, порывшись в архиве «Тат», конечно, если удастся хитростью и лестью найти к нему доступ. Дело в том, что когда у кого-то возникает желание исследовать редакционные подвалы, у главного редактора из недр утробы неизменно исходит какое-то странное урчание — непонятно, откуда именно, но совершенно явственно. Этот феномен наблюдается по сей день.

Марго не удержалась от гневного читательского письма, где горько сетовала на вульгарность вообще, на орфографические ошибки в частности и на троекратное перевирание имени. Это был единственный случай обращения в газету, и Эгмонт Нигг расценил письмо, начинавшееся словами «Многоуважаемый недоумок!», как выражение старой обиды. Ведь после отъезда Бауэрмайстера Нигг больше не общался с Латурами. «Варе Тат» ввиду ожидаемого музыкального деликатеса сочла, однако, возможным воспользоваться добровольными услугами безгонорарной музыкальной критикессы. Пожилой дамы с весьма неженственной физиономией, удлиненным залысиной лбом и гладко зализанными волосами. По воле случая она оказалась поразительно похожей на усатого маэстро. Если бы у нее были усы, можно было бы подумать, что в номер попали фотографии двух близнецов. Как бы то ни было, дама в сдержанном тоне признавала феномен. Однако было слишком ясно, что для нее пленительная сила, излучаемая Бенедетти Микеланджели, заключалась скорее в ауре самой личности, нежели в мастерстве исполнения. И у дамы на целую страницу набралось примечательных подробностей жизни богоподобного пианиста, которые были поданы под заголовком: Артуро Бенедетти Микеланджели — аполлонический титан среди дионисийских пианистов.

Его следовало бы назвать сложной натурой, которая может жить только ночью, ибо дневной свет оскорбляет его чувствительные глаза. И несмотря на свое невообразимое богатство, он с двадцати трех лет носит якобы один и тот же фрак и имеет по одному комплекту одежды для зимы и для лета. На обувь же и вовсе не обращает внимания. Уму непостижимо, почему он дает концерты вдалеке от культурных столиц. Но даже туда черный грузовик неизменно доставляет его «Стейнвей», упакованный в 431 кашемировое покрывало цвета хаки. Настройщик, господин Таллоне, сопровождает музыканта во всех поездках, сидя в кабине грузовика, а самого маэстро перевозят в лимузине с тонированными стеклами. По окончании периода Сопротивления он уже ни разу не поднимался на борт самолета, хотя прежде был пилотом военно-воздушных сил. Кроме того, к месту назначения должна доставляться обитая красным театральным бархатом кушетка, на которой он обычно отдыхает перед концертом. За пять с половиной минут до выхода он погружает ладони чуть ли не в крутой кипяток, чтобы придать гибкость пальцам. А минутой раньше господин Таллоне с лаком для волос уже хлопочет на сцене и обрабатывает слоновую кость клавиш, дабы с них не соскальзывали подушечки пальцев. До последнего момента нельзя быть уверенным в том, что маэстро вдруг не отменит концерт. Однажды в городе Гюссинге так и произошло, будто бы из-за местного диалекта, который так оскорблял его слух маэстро, что он был не в силах извлечь ни одной ноты.