Я была Алисой - Мелани Бенджамин Страница 29

В начале апреля мама родила мальчика, которого назвали Альберт. В начале мая мне исполнилось одиннадцать. А в конце мая Альберт умер.

Вот так много событий произошло за столь короткое время. Мы, разумеется, бесконечно радовались появлению брата. Я испытала огромное облегчение от того, что мама быстро встала на ноги и снова стала направо и налево раздавать распоряжения. А еще мы очень гордились, когда принц Уэльский дал согласие стать крестным отцом нашего Альберта.

Однако Альберт серьезно заболел. Так серьезно, что праздник по поводу моего дня рождения пришлось отменить, на что я себе сказала, что одиннадцать лет уже достаточно серьезный возраст, чтобы не переживать из-за такого пустяка. Мама с папой ходили с встревоженными лицами. Доктор Экланд постоянно находился у нас, а Фиби ни на минуту не отлучалась из детской. Рода, не понимавшая, что происходит, все время требовала к себе Фиби, и мне было ее очень жаль: ведь до последнего времени весь мир для нее замыкался на Фиби. Теперь же она, как и все мы, вынуждена была терпеть Прикс.

И вот Альберта не стало. Мы даже не успели толком его узнать: он был такой крошечный и слабенький, что никому из нас не разрешали брать мальчика на руки. Все, что мы запомнили, — это сморщенное, бледное личико, выглядывавшее из белого вязаного одеяльца, и почти синие губы. Из его раскрывавшегося малюсенького рта вылетал слабый, хриплый крик, похожий на писк птенца.

Папа был безутешен. Вечером он устало входил в классную комнату, где обычно появлялся крайне редко, крепко обнимал кого-нибудь из нас и, не стесняясь, плакал, роняя слезы нам на головы.

От мамы никто не услышал ни слова. Я пыталась быть примерной. Мне хотелось поддержать ее, как раньше. Но когда я как-то вечером, через неделю после похорон, постучалась к ней в комнату, она открыла мне с выражением удивления на лице:

— Алиса! Чего тебе? — Она снова похудела. Ее блестящие волосы были аккуратно причесаны, две строгие пряди уложены волнами по обеим сторонам головы, напоминая крылья ворона. Вокруг глаз появились новые морщины, но болезненные фиолетовые пятна исчезли. Мамины темные глаза смотрели на меня проницательно и недоверчиво, как прежде, и не позволяли приблизиться.

— Я думала… я думала, может, ты хочешь, чтобы мы посидели вместе.

— Зачем? Мне ничего не нужно. А вот тебе… — Она отступила назад и оглядела меня, словно оценивала, сколько за меня дадут на аукционе. — Твое платье чересчур коротко.

— Это платье Ины, оставшееся со времени траура по принцу Альберту. — Я потянула платье на талии, где оно меня теснило, и попыталась одернуть юбку. Черная колючая шерсть была не по сезону жаркой, но мы тогда еще не получили новой траурной одежды от швеи.

— Попроси Мэри Энн отпустить его.

— Хорошо. Но… Мама, я думала… если тебе хочется отдохнуть, я могла бы…

— Мне ничего не нужно. У меня много дел, а от отца сейчас мало проку. Я должна подробно изучить список требований принца и принцессы Уэльских, которые прибудут в июне и остановятся в нашем доме. Список очень длинный, и я просто не знаю, как за всем этим услежу. Ну, ступай же, дитя мое. Увидимся утром. — Она небрежно поцеловала меня в щеку и, прошелестев юбками, порывисто закрыла дверь, прежде чем я успела сказать хоть слово.

Я осталась стоять, уставившись в закрытую дверь с натертой до блеска латунной ручкой, затем приложила ладонь к прохладной дверной доске из грецкого ореха. Толщина двери составляла всего несколько дюймов, но на самом деле нас разделяла гораздо более существенная, непреодолимая преграда. Будто и не было тех длинных зимних вечеров, которые мы провели в откровениях. Но одно то, что сердце мое разрывалось от тоски по ним, делало их реальностью. По моим холодным щекам побежали слезы, и мне пришло в голову, что я ни разу не видела, как мама плачет, и не представляла, печалится ли она о ребенке вообще.

И кто знает, плакала ли она когда-нибудь из-за меня, как я плакала о ней.

А потом пришло лето. День поминовения со всеми его церемониями, ставший в этом году особенным благодаря участию принца Уэльского, устраивала наша семья. Мама радовалась: она оказалась в своей стихии, энергичная и деятельная, несмотря на траур. Наш дом бурлил от возбуждения и был полон королевской прислуги. Не помню, где она вся размещалась, но я то и дело натыкалась на какого-нибудь джентльмена в форме, украшенной лентой, маявшегося от безделья.

Но меня все это не особенно беспокоило. Из-за траура по умершему младенцу Альберту и веселой суматохи по поводу визита королевской четы мистер Доджсон постоянно находился рядом. Просыпаясь поутру и открывая глаза навстречу новому дню, я не гадала, как прежде, увижу ли его — он всегда находился тут, заполняя собой вакуум, оставленный мамой и папой: тот был полностью поглощен своим горем, унесшим его в неведомые дали, где он и пребывал в одиночестве; мама же с головой погрузилась в светские обязанности.

Я не могу вспоминать эти месяцы, эти насыщенные событиями месяцы, не думая о мистере Доджсоне. Казалось, мы оба чувствовали некое ускорение времени и удачу и заключили молчаливое соглашение получить от создавшейся ситуации все возможное. Мама была слишком поглощена своими делами, чтобы заметить, как часто он являлся без предварительного письменного уведомления или не испросив на то позволения. Как правило, мама не выносила подобной фамильярности. Теперь же ей было не до того, и я более не слышала от нее слов о «занудном преподавателе математики».

Не протестовала и Прикс. Впрочем, и с замиранием сердца, как раньше, его визитов она теперь не ждала, но просто тупо сопровождала нас, тихо сидела, уткнувшись в книгу или занимаясь вязанием, и даже больше не напоминала о том, чтобы я вела себя, как пристало леди.

Ина также стала против обыкновения молчалива. Она, как и Прикс, сидела в стороне, но в отличие от гувернантки не переставала наблюдать за происходящим. Ее немигающие серые глаза все примечали, особенно когда мистер Доджсон вдруг замолкал посреди истории, или замирал во время игры в крокет, или днем в саду переставал рисовать странных животных (гиппопоталошадь, крокоутку, кенгальва) и останавливал взгляд на мне. Мы часто смотрели друг на друга. Когда наши взгляды встречались, по телу мистера Доджсона пробегала дрожь, словно он схватил простуду и его знобит. И тогда он сразу же отводил глаза в сторону.

Я не вздрагивала и не отводила взгляда. Чего мне было бояться? Теперь мы вполне могли наслаждаться обществом друг друга и с удовольствием думать о нашем совместном будущем. Зная, что будущее мое уже устроено, я ослабила бдительность и позволила себе жить настоящим, снова стать ребенком.