Паразитарий - Юрий Азаров Страница 29

— Ты хотел бы выучиться на Пилата?

— Это не каждому дано. У меня есть знакомец, поручик Курвин, он непременно станет Пилатом, хотя сейчас сидит по уши в навозной жиже.

— Что он в ней делает?

— Готовит себя к пилатовской должности. Намерен возглавить народное образование.

— Позволь, но туда уже заслали триста тысяч межрегиональных Пилатов паразитарного склада.

— А это такая отрасль, сколько ее не пилатируй, она все равно будет с придурью, то есть не от мира сего. А потом, провинциальный прокуратор — это, знаете, анахронизм. Нужен Пилат столичного полета. С вывертом. С хорошо поставленным голосом. И чтобы собак любил. Лошадей, бой быков, ошкуривание, обыдливание, опрыскивание, обнажение и прочее…

— А Курвин что, все это любит?

— Курвин даже любит то, что не любит. Он любит все, что надо любить. У него есть что любить, чем любить и как любить.

— И чем он сейчас занимается?

— Его главная цель совместно с ВОЭ (ведомством по откорму элиты) наладить хорошее платное паразитарное воспитание молодой смены.

— У него есть программа?

— Благодаря своей программе он и стал во главе народного образования.

— Он же тупой. Неужто сам сделал программу?

— Во-первых, он не тупой. У него могучий зад и крепкие челюсти. Он умеет вгрызаться в живых людей. А программу ему сделали другие. Теперь он считает, что у него есть своя собственная концепция, согласно которой пилатизм будет воспитываться с детства.

— Тогда нужно воспитывать и жертвы?

— Жертвы всегда делаются без специального воспитания. Жертвы пробуждаются к жизни сами. Жертвенность — это глубинное подсознательное свойство. Вот ты — типичный спонтанный жертвенник. Не знаю, почему ты не используешь это свое жертвенное дарование.

— Как?

— Жертвенность можно всегда хорошо продать.

— Зачем?

— Чтобы служить вечным примером.

— А твоя какова роль? Чего тебе нужно?

— Я — посредник. Я организую процессы. Способствую их развитию.

— И много тебе за это отваливают?

— О чем ты говоришь? — и он отмахнулся рукой.

Я подумал: "И этот скрывает свои доходы. Паразитарий — это когда все скрывают свои приварки. Скрывают своих жен и любовниц, спецпайки и спецлечебницы, наворованное и полученное задарма, дачи и тайные квартиры, машины и валюту, сберегательные книжки и драгоценности, крабов в банках и икру на развес, вырезку и даже печень трески". Паразитарий — это когда все говорят: "Я бедствую". Жалуются на свою жизнь Пилаты и Иуды, новоявленные Наполеоны и Чичиковы, Ротшильды и Троцкие. Жалуются на свою жизнь начальники УУУПРов и ВОЭ, РДС и ВДС. Жалуются инспекторы по налогам, что мало взяток им дают. Жалуются милиционеры, миссионеры, инженеры, каратели и прокуроры, судьи и следователи, агрономы и животноводы — жалуются на то, что мало удалось грабануть, изъять, экспроприировать, сжить со свету других. Жалуются женщины и мужчины, старухи и старики, дети и собаки — жить становится все хуже и хуже: в желудок больше трех ведер пищи не вмещается. Спать приходится меньше шестнадцати часов в сутки. Мало сладкого, мало приторного, кислого и жирного.

И все жалуются на то, что все больше и больше становится жертвенников. Они своими жалостливыми глазами наводят ужас на счастливый Паразитарий. Они тенями шастают по улицам, напоминая о голоде, нищете и унынии. А эксдермировать, говорят проклятые ученые, их всех нельзя: нарушится баланс, некое равновесие в природе и в социуме. Но почему же нарушится? — рассуждают истинные паразитаристы. В природе вещей то, что сильный предает слабого. Человек убивает волка, чтобы снять шкуру и сшить себе шубу. Волк убивает зайца, чтобы съесть мясо. Заяц поедает траву, чтобы быть сытым. Вот и вся арифметика. Никто ни на кого не обижается. Все живут дружной семьей. Все веселы и довольны жизнью. Волк хохочет по утрам, предвкушая запах убитой зайчатины, человек с наслаждением мечтает убить десятка два волков. Зайчишки танцуют вокруг елочки, поедая вкусную травку. А травка нежится на солнышке, подставляя свои нежные шейки пушистым зайчикам. Как прекрасен этот экологический мир с равновесием и балансом! Почему нельзя сделать так, чтобы жертвенники радовались, сгорая на кострах? Известно, что Нерон уже было добился такого, когда в своих садах устраивал иллюминацию из горящих людских костров. Но его заставили самого умереть. Не дали довести начатое дело до конца. Нерон был первым марксистом, первым поджигателем, первым антисемитом, первым красным, первым фиолетовым, первым автором белой революции, первым творцом бархатной диктатуры! Он был первым просвещенным монархом и образованнейшим гуманитарием! Он был великим поэтом, великим актером и великим живописцем! В нем убили эти достоинства, поэтому когда он умирал от вонзенного предательского кинжала, он и воскликнул: "Какой великий артист погибает!" Ни одному вождю, ни одному императору, ни одному президенту не приходили в голову перед смертью такие слова! Можно было бы в порядке эксперимента убить сотню, другую Верховных, чтобы еще и еще раз убедиться в том, что никто из них не произнесет таких замечательных финальных сожалений!

Моя ясновидческая сила говорит о том, что Нероны не умирают. Их дух, их микрочастицы оживают в зачатии миллионов душ, они растут и оформляются в нероновские подобия. И чтобы их дух, их образ не угас, не стерся, не замордовался авторитарным учением, нужны элитарные комплексы. Поэтому в дни могущественного расцвета Паразитария возникла мысль создать, вырастить, расплодить и воспитать всесторонне развитую паразитарную личность — личность закрытую, скованную, крепкую, бездумную.

В самом начале задуманного чисто педагогического плана возникла проблема, как создать такую личность, чтобы в ней гармонично сочетались противоположные достоинства: жадность и расточительность, скрытность и распахнутость, жестокость и безразличие, лживость и лицемерие, коварство и мстительность.

Говорят, Литургиев в молодости достиг совершенства: был одновременно негодяем и мерзким человеком, сволочью и подонком низменных страстей и высокого, непомерного себялюбия. Я познакомился с ним, когда он уже начал терять свои названные достоинства, стал потихоньку увядать, поскольку его трижды дубасили досками и один раз мешками с зерном и цементом. Осталась от Литургиева тогда одна вмятина, но мало-помалу он оклемался и стал серой негармоничной посредственностью. Но все равно его память держала в уме основные приемы скрытности и жестокости, коварства и тихого вероломства. Так, однажды мы оказались с ним в одном мясном отделе ВОЭ — не успел я отвернуться, как Литургиев заглотнул шестнадцать языков. Заглотнул, не разжевывая.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Устанавливаю социальную справедливость. Эти языки пойдут в спецраспределители. Их будут раздавать бесплатно. Вот я и воспользовался случаем. Надо же как-то семью кормить.

— Как же ты будешь семью кормить, когда ты их проглотил?