Плывущая женщина, тонущий мужчина - Масахико Симада Страница 29

Если рассуждать просто, выбирать надо одно из двух, это понятно. Рожать или делать аборт? Но он считал, что он не вправе делать выбор. Известие о беременности стало для него неожиданно сильным ударом, и, полностью осознав произошедшее, он долгое время сидел, сгорбившись, оцепенев, пораженный внезапной немотой.

Постепенно он начал приходить в себя и смог вспомнить, отступив на месяц назад, что он тогда натворил. Но прежде всего он мысленно отыскал место, где были спрятаны черные сетчатые колготы. Они лежали в одной из папок, сваленных в самом нижнем ящике письменного стола в его кабинете. В ту ночь, месяц назад, Аои надела черные колготы.

И еще в ту ночь Мицуру случайно имел при себе только что купленный фотоаппарат. Он пользовался им, чтобы переснимать книги в хранилище университетской библиотеки. На пленке осталось несколько кадров, и он сфотографировал Аои. Один из снимков был сделан в ту самую ночь, поэтому он вложил его в книгу по русской мистической философии, чтобы всегда иметь перед глазами.

В ту ночь Аои находилась в Токио. Ей захотелось остановиться в отеле «Тэйкоку», поэтому он забронировал одноместный номер и распорядился прислать шампанского. Вечером он пришел к ней в номер. Она, только что из ванной, распаренная и надушенная, сидела на диване, скрестив ноги, и жевала жареный картофель. Сказала, что пыталась заглушить голод, ожидая его. Бутылка шампанского была еще не распечатана. Мицуру протянул ей меню и сказал, что она может заказывать все, что хочет.

Началось пиршество. Копченый лосось, зеленый салат, креветки под соусом чили, жареный цыпленок, гречневая лапша, присыпанная зеленым чайным порошком, горы фруктов. Столик перед диваном всего не вместил, пришлось часть тарелок разложить на полу и кровати, так что было полное впечатление, что они пируют в турецком гареме. Ноги Аои, затянутые в черную сетку, и грудь, которую ему удавалось подглядеть, когда она наклонялась, казались столь же аппетитными яствами. Шампанское ударяло в голову. После того как они учинили еде разгром, этот номер годился лишь для одного дела. Аои, сунув в рот сливу, обняла Мицуру. Он впился зубами в сливу, Аои, со сливой во рту, укусила его в шею. Оба жаждали досель не испытанного разврата.

Мицуру расстегнул пуговицы на блузке Аои, расцепил переднюю застежку лифчика. Аои расстегнула его ремень, спустила молнию, задрала вверх рубашку, стащила вместе с белыми трусами брюки, уткнулась в его заголенный пах, взяла в рот член и впилась зубами. Она медленно сжимала челюсти, так что он в страхе, что она вот-вот откусит, закричал:

– Перестань!

Аои похотливо улыбнулась.

– Страшно? Мне тоже страшно. Я и впрямь едва не откусила. Веришь?

– Верю.

Аои вновь до самого основания заглотнула его член и надкусила еще сильнее, чем прежде. Его пронзила такая боль, что он невольно вскрикнул:

– Больно! – А она, пуская слюну, смеясь, сказала:

– Не шевелись! На мне нет трусиков. Разорви колготы! Вонзи! Вбей до самого дна!

Не раздеваясь, Аои села поверх Мицуру и вправила его пораненный член во влажное влагалище.

– По крайней мере, если меня бросишь, будешь, пока не заживет, всякий раз, писая, вспоминать обо мне.

Чувствуя, как сетка колгот шершаво трется о его пах, он, не помня себя, вонзил в нее свой член. Аои, заскулив по-щенячьи, откинулась верхней частью туловища назад. Вдруг из ее влагалища хлынула вода.

– Прости, братец. Обоссалась.

Ноги Мицуру, кровать, колготы, все промокло до нитки.

– Братец, прости, я испачкала твою попу. Ничего, я помою. Ну-ка, повернись ко мне задом.

Не понимая, что случилось, Мицуру, как в бреду, наблюдал точно со стороны происходящее у него перед глазами. До боли затвердевший член в своем влечении действовал независимо от него. Послушно следуя голосу Аои, доносящемуся откуда-то издалека, Мицуру опустился на четвереньки, выставив к ней зад. Аои поцеловала его в задний проход и всадила, как по мановению волшебной палочки оказавшуюся у нее в руке клизму.

Она меня опустила, подумал он. Задний проход, вобрав воду, немедленно оповестил кишечник. Аои обхватила Мицуру ногами, зажала рукой шею, укусила в плечо. Мицуру попытался освободиться и сбежать в туалет. Аои, отчаянно прижимая Мицуру к сырой кровати, впилась зубами в плечо, левой рукой сжала в пучок волосы в его паху, правой вцепилась ногтями в ухо.

– Мицуру, я тебя хочу всего. Твой срам, твое дерьмо, твое сердце, все принадлежит мне. Давай срать вместе, отбросим стыд, вывернем души наизнанку!

– Не дури. Пусти меня.

– Это тебя спасет. И я буду спасена. Дерьмом нашей любви.

Аои обезумела. Это случилось не вдруг, не сейчас. Она с самого начала была безумной, но только сейчас Мицуру понял это, уже слишком поздно. Напрягая задний проход, он попытался высвободиться из ее мертвой хватки, но насколько ей не пристала нерешительность, настолько она была сильна.

– Мамочка, помоги! – невольно вырвалось у него.

Этот странный вопль заключал в себе бездну смыслов. Аои стала его «мамочкой», и Мицуру мучило чувство вины перед «мамочкой» за то, что он не стерпел и обделался, и приятное жжение в заднем проходе после испражнения отзывалось тем самым сладко свербящим теплом, возвращающим его к «мамочке».

Будь что будет, подумал Мицуру. В его голове Царил хаос. Есть ли тайный способ, как обуздать этот панический ужас? После того как он выкрикнул: «Мамочка!», Мицуру оставалось лишь, как того хотела Аои, вышвырнуть из себя сознание. Аои, кусая его в шею, причитала:

– Ударь меня! Изнасилуй!

Изрыгая все ругательства, на которые был способен, вцепившись зубами в ее грудь, давая ей пощечины, точно разозленный ребенок, он грубо ее отымел.

Все кончилось. За то время, что, очнувшись от лихорадки, они безучастно влезли в ванну, вымыли друг друга, смазали раны, постирали перепачканные одежки и простыни, а также пресловутые черные колготы, Мицуру понял, что он уже не может жить без Аои. Отныне он способен существовать только под ее властью. Когда-то давно некто назвал «мамой» женщину, меняющую ему пеленки, и с этой женщиной его соединила неразрывная связь. Аои насильно стала этой женщиной. После того, как они прошли через обряд осквернения в моче и кале, между ними установились отношения незаконных матери и сына, брата и сестры. На память о дне, когда они стали соучастниками преступления, Мицуру достал фотоаппарат, запечатлел на пленке голую Аои, а колготы унес с собой. Тонкая плева, как презерватив, облекавшая и защищавшая Мицуру, была окончательно содрана, выставив наружу инстинкт самца. Как будто все его тело стало головкой члена, он потерял умеренность, стал чувственным и уже не знал, как извести время между свиданиями с Аои. Целыми днями он прокручивал в памяти их дикое соитие и не находил покоя. Он понимал, что бесповоротно стал ее пленником. И вот прошел месяц. Разумеется, та ночь заслуживала того, чтоб навсегда остаться в памяти, но Мицуру никак не предполагал, что она приведет к беременности. С первого же их плотского сближения они почему-то не заботились о том, чтобы предохраняться. Возможно, они пришли к молчаливому согласию, что это относится к области «планирования семьи», а они существуют в мире, находящемся по ту сторону того, что называется семьей. Со своей супругой, заведовавшей их семейными делами, Мицуру, также по молчаливому согласию, предохранялся. Когда они жили в Америке, если Мисудзу заводила разговор, что хотела бы мальчика, он отвечал, что в Японии девочкам проще идти по жизни, но с какого-то времени разговоры о детях сошли на нет. Каждый раз, когда мать говорила: