Кража - Питер Кэри Страница 29

Даже в четыре года мой сын очень серьезно относился к своим обязанностям в студии. Дать ему в руки щипчики и поручить обирать пыль и волоски — и он не успокоится, пока холст не сделается гладким и блестящим, словно подтаявший лед. Дети, выращенные на «Пришельцах из Космоса» и «Боевой Зоне», быстро устают от подобных занятий — ни тебе врагов колошматить, ни золотых дукатов подбирать, — но мой Билли — настоящий Боун до мозга костей, он трудился бок о бок с отцом и дядей, сосредоточенный, веснушчатый, нижняя губа оттопырена, язык почти достает до кончика носа. Много выдавалось таких дней в Ист-Райде, когда мы все трое погружались в отрадную тишину домашней рутины, и час отделялся от часа лишь пением дроздов в саду или шумным филемоном с сережками на уродливой озабоченной физиономии, будто неудачно подвешенным мужским органом. Конечно, мой ученик был всего лишь мальчишкой со своими мальчишескими делами — вскарабкаться на джакаранду, свалиться, заорать, зацепившись штанами за ветку, повиснув в двадцати футах над землей, но Билл любил Хью, и меня любил, и мы все трое могли трудиться вместе, подкрепляясь только кусочками сахара, завернутыми в свежие листья салата, и никто не звал нас обедать, покуда мы сами не приглашали себя, и животы у нас скрежетали, словно доски рыбацкой шаланды, наконец-то вставшей на якорь к ночи.

В тот день, когда мы принесли на Бэтхерст-стрит изуродованную картину, Билл присутствовал где-то рядом и его не было — фантомная боль в ампутированной руке. Плоть плоти моей отрублена подлым законом, и город Сидней, с его дорогами, реками, рельсами обвился вокруг отнятого у меня сына, словно металлические стружки, придающие абрис магниту. Он мерещился в нашем доме, тень, отражение, главным образом потому, черт подери, что Марлена Лейбовиц оставляла точно такой же отпечаток на эхолоте моих чувств, да, очень похожий на Билли: доброта, щедрость и отчаянная потребность в любви, слава господу.

Я ворвался в дом на Бэтхерст-стрит как дикий осел, влача на плече свой собственный труп, «Я, Екклезиаст», обесчещенный, как «бугатти», брошенный в гараже на Уэст-стрит, облепленный пылью, перьями, голубиным дерьмом, аккумулятор разряжен, пустой бесполезный щелчок, свет не зажигается.

Марлена вышла позвонить Жан-Полю, а Хью помог мне расчистить пол на втором этаже, хотя к моим воспоминаниям, безусловно, примешиваются обычные заблуждения очевидцев, те самые, которые в романах используются для того, чтобы осудить невинных. Кто скажет, что произошло на самом деле? И какая разница? Мальчики Боуны, моряки в последний день войны, швыряли за борт вертолеты, вытаскивали матрасы на лестничную площадку и с грохотом обрушивали их вниз. Я лишил себя укромной спальни, однако и не думал о сексе. Мы отыскали соломенную метлу, жесткую, как хорошая кисть «Дьюлакс», и я мел изо всех сил, распахнув окна и на улицу, и на задний двор, а моя трагедия лежала на лестничной площадке, сложенная, скрученная и мертвая, как гвоздь дверной.

Хью славится своей покорностью и застенчивостью, но под воздействием лекарств все время гудит, как закипающий чайник — бип-боп, тип-топ — и когда мы — пфаа! — развернули холст на полу, он завибрировал. Мой брат превратился в машину, Господи благослови, «воксхолл-креста» на скорости восемьдесят миль в час. На нервы действует, что ни говори, но мы стерпели, мы продолжали, хоть я смотрел злобно, а он, как всегда, смотрел дурачком, но мы трудились, словно бригада плотников, тянули и натягивали, боролись с тугим, неподатливым холстом, каждую победу приветствовал негромкий взрыв, когда мы прикнопливали эту хрень к твердому паркету балетной школы. Хью вскоре разделся до вонючих носков и шорт-хаки, все розовые уродские жилы напоказ, потный и блестящий Рубенс, двойные перегибы в форме S. «Я, Екклесиаст» занял почти всю комнату по длине, а по ширине почти не проходил, прикнопливать его по бокам было трудно, все равно что играть в теннис на закрытом корте, все время натыкаешься на ограждение, но черт с ним.

— Билл! — произнес он.

Лучше бы не говорил этого, хотя никто не спорит (кроме идиота судьи по опеке с тремя ручками в кармане рубашки) — что-что, а пользоваться закрепителем скоб Билл умел. Теперь же мы, двое громил, работали без него, два шага вперед, шаг назад, а холст, который по закону промочили насквозь, поддавался с трудом, миллиметр за миллиметром.

Я изобрел отпариватель на основе чайника «Бирко», приделал хитроумный носик, чтобы направлять струю. Купил недорогой шприц, наполнил его «ГАК 100» [36]и начал приподнимать потрескавшуюся краску четко и осторожно, как будто молекулярное, блин, исследование проводил. В первый день мы трудились, пока закатное солнце не коснулось Сент-Эндрю, окрасив мансарду словно односолодовое виски, «Лафройг», «Лагавулин», благослови, боже, спиртные заводы Айлэ. Напился я только после восьми.