Серпантин - Александр Мильштейн Страница 29

Проснувшись, Доплер подумал, что это были не мешки, а... «Старые добрые холщовые бахилы... Раньше их выдавали при входе в некоторые музеи... И мы скользили на них по ореховому паркету... Между холстов передвижников... А теперь их выдают на входе в некоторые сны, — думал Доплер, глядя на Лену, завернувшуся в простыню, — хотя музей у нас как раз наяву... Кровать с железной сеткой... Да я и сам... Музей кино... Никелированное быльце... Вот это уже точно забытое слово», — Доплер немного покачался в сетке, и Лена проснулась. Он стал разворачивать её, одновременно покрывая поцелуями...

— Представляешь, а я во сне видел карнавал... Некоторые танцевали в мешках, а некоторые в бахилах... Но ты же не знаешь, что такое бахилы...

— Как это — я не знаю, — сказала Лена, — у меня они есть...

— Ничего у тебя нет... Вот это всё, что у тебя есть...

— А у тебя зато такой нет, — сказала она тоном совсем маленькой девочки и убрала его руку. Повернулась спиной, попробовала снова завернуться в простыню.

— Ты просто не видел мои сапоги, Доплер, — сказала она, — они — бахилы...

— То сапоги, — сказал Доплер, переворачивая её на спину, — то другое, а просто «бахилы» — это такие...

— Ну и чёрт с ними, Доплер... Похожи на бациллы... И хорошо, что у меня их нет... Ой, насилуют...

Доплер, взявшись руками за железные прутья изголовья, резко подтянулся...

— А что такое быльце, ты знаешь? — проговорил он прежде, чем съехать вниз.

— Наверно, ещё одно название... Того, что сейчас во мне? Или какой-то его части...

— Нет...

— Говори тогда, холодно, горячо или тепло...

— Нет, это ты говори...

— Так нечестно, Доплер... Я же первая... Ну ладно... Вот сейчас было тепло... Вот так... Да, да, да, да!..

— Так что такое быльце, Доплер? — вспомнила она, вернувшись из душа. — Оно бывает в пуху? Говори же, холодно, тепло, горячо? И вставай, лежебока, а то уже скоро полдень, а мы всё никак...

— Ну, раз мы всё никак... Тогда я тебе подскажу, а то ты будешь целый день гадать...

— Кто? Я?

— Ты. Быльце — это самое холодное, что есть в этой комнате.

— А-а, поняла... Это то, на чём ты подтягиваешься по утрам... Но не я... Я угадала?

— Да. Но теперь пришла моя очередь гадать... Лен, ты имитируешь оргазм?

— Ну что ты, Доплер... Вообще не ожидала от тебя такой пошлости... Я просто играю в слова! Ты же сам начал... Ой, а что ты хочешь с ними сделать? — спросила она, увидев, как он снимает со стены часы и вынимает из них батарейки.

— Они слишком громко идут... Когда я ночью просыпаюсь... Потом трудно уснуть из-за их тиканья, — сказал Доплер и положил часы циферблатом вниз на щербатый подоконник.

— Ты странный, Доплер, — сказала она, когда они вышли из комнаты, — знаешь, когда ты вынимал из часов батарейки, у тебя был такой вид... как будто ты вынимал их из меня.

— Смотришь в корень. Если будешь себя плохо вести, я так и сделаю!

— Ха-ха, — сказала она и толкнула его в плечо, — теперь у тебя тумбочка на батарейках, и... Смотри, Доплер, если ты будешь себя плохо вести, она от тебя уйдёт!

— Мораль: не хранить в ней деньги?

— Ну конечно. Какие же мы с тобой по утрам догадливые, Доплер. И ебучие. Вообще — замечательные. Вот только слишком мнительные... Прекращай на меня дуться. А деньги держи где угодно. Все персонажи русской классики брали деньги из тумбочки, потому что мебель от них никогда не убегала, в отличие от зарубежной классики... У Мопассана есть такой рассказ, помнишь?

— Это было и у нас: Чуковский, Мойдодыр...

— Ты мой до дыр! Мой гид! Мой Мопассан! — восклицала она, взмахивая рукой...

— «Мсье Мопассан превратился в животное!» — прорычал Доплер и стал душить её в объятиях.

— Не надо! — сказала Лена. — Прошу тебя, не надо так шутить...