Письма Амины - Юнас Бенгтсон Страница 29

Я просыпаюсь, когда Анны уже нет. Часы на стене показывают начало одиннадцатого. Она оставила записку, что идет в кризисный центр, а потом ей нужно заскочить в галерею. Еще оставила две бумажки по сто крон и ключ и написала, чтобы я спустился и позавтракал. В конце перед своим именем нарисовала сердечко.

Я нахожу кафе в одном из переулков, выводящих к каналу. Заказываю завтрак. Мне приносят кофе в маленьком френч-прессе и большую четырехугольную тарелку с дыней, завернутой в пармскую ветчину, яйцами, маленькими острыми колбасками. Я читаю газеты и выпиваю еще кофейник. Затем гуляю вдоль канала. Наслаждаюсь запахом лета и бензина вместо запаха чистящих средств и больницы. Мне нужно много неба, чтобы восполнить четырехлетний пробел.

Вернувшись к Анне, я мою вчерашние тарелки. Проглядываю стопку книг у стены. Там в основном книги по искусству и еще парочка стихотворных сборников. Мне попадается биография Тулуз-Лотрека, я сажусь на подоконник и читаю. Через пару часов возвращается Анна.

— Привет, солнышко.

Она целует меня в ухо и швыряет пальто на стол.

— Нашел мою записку?

Я киваю.

— Я снова была в кризисном центре, но они по-прежнему ничего не знают. Девушка-консультант, которая помогала Амине, болеет, или, точнее, ее сын болеет, так что ее сегодня не было, но они сказали, чтобы я снова пришла завтра.

— Завтра?

— Да, я схожу туда завтра. Может, тогда повезет.

— Да…

— Эй, малыш, всего один день, а?

Она подходит и обнимает меня. Я утыкаюсь лицом в ее шею. Всего один день, наверное, переживу.

— Голодный?

— Чуть-чуть.

— Пошли поедим чего-нибудь.

Мы идем рука об руку, уже семь часов, сегодня время пролетело быстро.

Анна говорит, что знает один хороший итальянский ресторан недалеко от ее квартиры на Кристиансхаун. Мы делаем крюк, чтобы размять ноги. Я спрашиваю, не надо ли зарезервировать столик, но она говорит, что для нас найдут место. Меню у входа в ресторан не видно, однако в стеклянном шкафчике висит дощечка. Рыба дня, морской волк за двести крон. Мы заходим в ресторан. Стены покрыты белой штукатуркой в деревенском стиле, застланные белыми скатертями столики расположены на порядочном расстоянии друг от друга. Рядом с баром крутящаяся латунная пластина с пирожными. Стойка из отполированной стали, сзади в стене пробита большая дыра, через которую видна кухня. К нам сразу подходит официант. Не спрашивает, зарезервировано ли, и хотя народу много, он находит для нас столик в центре зала. Мне непонятно, знает ли он Анну; если и знает, то виду не подает. Нас любезно и профессионально обслуживают, хотя мы и не одеты, как другие посетители. Он подает нам меню, винную карту кладет рядом с Анной. Так, понятно, он ее знает.

Я пролистываю меню, названия блюд стоят по-итальянски, большими буквами, затем внизу идет крошечное описание на датском. Сперва я прищуриваюсь, как старичок, но, уверившись, что правильно прочитал цены, готов потянуться за таблетками: сто пятьдесят крон за закуску, маринованную сельдь. Сто двадцать пять — за суп с шафраном.

— Ты что-нибудь выбрал?..

— Не уверен… в больнице нам нечасто давали карпаччо или мидий в белом вине.

— Можно, я закажу? Я знаю, что тебе нужно.

Официант вернулся раньше, чем я докурил. Анна заказывает, в том числе антипасту и, на горячее, салтимбокку для меня и кабанину для себя. Открывает винную карту и показывает пальцем, официант кивает, забирает меню и карту. Вскоре подают антипасту. Два больших блюда с разнообразными закусочками: баклажаны, фаршированные хлебными крошками грибы и сыр. И кростини — так, по словам Анны, называются поджаренные ломтики хлеба с разной начинкой. Тапёнада из оливок, сушеное то, сушеное се. Вино открывают при нас. И хотя я понятия не имею, что именно мы пьем, прежде чем я кивну официанту, мне позволяют его попробовать, поболтать в бокале и сделать глоток. После этого официант наполняет бокал Анны, затем мой. Кусочки хлеба убегают от вилки, так что я следую примеру Анны и ем их руками. Мы запиваем их большими глотками красного. Вино — это что-то из того времени, когда мы еще не были больны.

— Так ты читал об этом карлике-извращенце?

— О Лотреке?

— Да. Сколько ты прочел?

— Немного, мне трудно сосредоточиться.

— Лекарства?

— Да, наверное.

— Лекарства — говно. Я больше их не пью.

— Тебе отменили лекарства?

— Нет, черт возьми, они бы с удовольствием меня ими пичкали, но я не хочу.

— Так ты сама бросила?

— Да… Знаю, это опасно, но какого черта. На таблетках я в состоянии только сидеть и тупо таращиться в стенку, может, они меня считают здоровой или там работоспособной, но только я в полной отключке.

— А ты не хочешь.

— А я не хочу, но хуже другое: я не могу писать. Правда, становлюсь в какой-то мере безопасной и стабильной. Стабильной и дико несчастной. Я не могу это вынести.

— Ты не боишься, что начнется психоз?

— Я не думаю об этом. И хоть бы я и пила эти несчастные таблетки, все равно нет никакой гарантии. Кроме того, что я возненавидела бы свою жизнь. Сидела бы в грязной «однушке», таращилась в стенку, не могла бы писать, ничего не могла бы. Лучше уж спады и подъемы…

Мы пьем за спады и подъемы. Когда подают горячее, мы уже объелись антипастой.

Салтимбокка жутко вкусная. Мягкая телятина, сверху пармская ветчина, все приготовлено в белом вине. Анна рассказывает, что название «салтимбокка» означает «прыгнуть в рот», и я понимаю почему. Я пробую Анниного кабана. Мягкий, вкусный и пахнет лесом.

Единственная причина, по которой я хоть немного ориентируюсь в том, что мы едим, это глянцевые журналы, оставленные в больнице родственниками, которые мы, пациенты, зачитывали до дыр. Я никогда этих блюд раньше не пробовал, только видел фотографии к статьям типа «Обед в Риме» или «Тоскана для гурманов».

— Это я тебе не скоро забуду.

— Что?

— Ты же разрушила мои вкусовые рецепторы. Как я теперь смогу есть «фальшивого зайца», у него же вкус дохлого тюленя.

— Да, я знаю… Прости меня.

— Отныне мне придется грабить бензоколонки, чтобы питаться маринованным лососем в бальзамическом уксусе. Я из-за тебя в полном дерьме, ты понимаешь?

— Прости, прости, прости, я снова поступила плохо.

— Да, черт возьми! Свинюшка!

На десерт нам подают эспрессо и какие-то маленькие продолговатые итальянские печенья с миндалем. Официант приносит счет и деликатно кладет его рядом с Анной, она, не глядя, кладет свою карточку, и официант все уносит.