Принцип неопределенности - Николай Дежнев Страница 29

Кто-то сильный и грубый, схватив за шиворот, поставил Серпухина на подгибавшиеся ноги.

— Встань, пес, перед государем!

Чернец между тем прошел через пыточную и опустился в приготовленное для него деревянное кресло. Не спеша забрал в кулак реденькую свою бороденку. Спросил тихо и едва ли не ласково:

— Звать-то как?..

— М… Мокеем. М… Мокей С… Серпухин, — заикаясь, выдавил из себя Мокей.

— Чей холоп?

— Я… я сам по себе…

Сидевший потупившись монах только скорбно покачал головой. Заметил, вскинув на Серпухина вспыхнувшие жестоким огнем глаза:

— На Руси самих по себе людей не было и никогда не будет, русские люди всегда чьи-то…

Палач, квадратный, среднего роста мужик в длинном кожаном фартуке, выступил вперед:

— Позволь, государь, я помогу ему вспомнить чьих он?..

— Не спеши, Гвоздь, мы ведь с Мокейкой никуда не торопимся! Правда, Мокей?..

Серпухин молчал. Гвоздь ударил его легонько по спине.

— Отвечать, когда тебя спрашивают! И кланяйся, кланяйся, пока хребет цел…

От второго удара Мокей едва устоял на ногах, согнулся пополам.

— Нет, государь, не торопимся…

— Вот и я так думаю, — усмехнулся чернец и продолжал: — Так, говоришь, людишек моих соблазнял?.. Нехорошо это, Мокейка, очень нехорошо! Дружок твой, Шепетуха, все как на духу выложил, и про то, что собирались ядом меня попотчевать, и что я будто бы долго не проживу. Против сына моего малого, Димитрия, умышляли…

Не дожидаясь следующего пинка, Серпухин рухнул на колени:

— Не погуби, государь, по пьянке говорил и по глупости!

Иван Васильевич откинулся на высокую спинку кресла и вытянул перед собой длинные худые ноги. Разгладил бороденку ладонью:

— Это и без слов твоих понятно! У нас на Руси все по пьянке происходит и от недоумия… — Голос его звучал тихо и умиротворенно. — Только напрасно ты, Мокейка, судьбой народной озаботился, пустое это… — Грозный вдруг выпрямился и метнул на Серпухина гневный взгляд, но сдержал себя, тут же ласково до приторности улыбнулся. — Хочешь, я скажу тебе почему? Нет, ты глаза-то не прячь, ты на меня смотри! А все потому, сукин ты сын, что люди на Руси считают, будто власть над ними дается им в наказание и поучение! А еще потому, что каждый из них надеется, что кару сию авось да мимо пронесет, кого другого вздернут, а он, везунчик, останется цел-целешенек. — Грозный поднялся на ноги и, нависая над Серпухиным, продолжал уже громким, гневливым голосом: — Умышлять супротив меня — дело пустое! Я всех порукой повязал, все вы у меня вот где! — сжал он костлявый кулак. — Ты, хрен собачий, только еще думаешь на мою жизнь покуситься, а десять человек уже бежмя бегут, только бы успеть первым о том предупредить. И не об умысле доносят, а о малейших подозрениях, потому как знают: за нерасторопность свою поплатятся жизнью детей и ближних родственников. Толпами к ногам припадают и наушничают. У меня любого сыщется чем попрекнуть. А будут запираться, на то есть дыба, она язык развяжет лучшего любого хмеля…

Несколько успокоившись, Грозный опустился в кресло. Какое-то время сидел молча, прикрыв глаза ладонью. Произнес наконец тоном слабым и болезненным, не отнимая от лица руки:

— Так кто, ты говоришь, Мокейка, подстрекал супротив меня умышлять?.. Указывай смело, не боись, людишек этих, почитай, и в живых-то уже нет… Да ты встань, встань с колен, а то холодно тут, не ровен час застудишься…

Следуя приказу, Серпухин поднялся на ноги. Чужие, не по размеру, порты спадали, и он вынужден был подтянуть подхватывавшую их веревку. Царь его не торопил.

— Вижу, человек ты благонамеренный, так зачем запираться…

Убаюканный смиренным тоном чернеца, Мокей попытался было отговориться:

— Государь милостивый, чтоб мне в аду гореть, не было этого, не было!..

Сидевший расслабленно в кресле царь едва заметно улыбнулся:

— Ну, зачем же так сразу в аду, жди, когда тебя туда черти стащат! Гвоздюшко, освежи Мокейке память, только особенно-то не усердствуй, а так, любя…

Не успел Серпухин моргнуть глазом, как на его запястье сомкнулись пальцы палача, и он ощутил нечеловеческую боль от прикосновения к руке снятого с углей железа. Глаза несчастного полезли из орбит, крик первобытного ужаса застрял в горле. Что произошло дальше, Серпухин вспомнить впоследствии не мог, да и сам не поверил бы случившемуся, если бы ему об этом рассказали. Вырвавшись из лап палача, Мокей нанес Гвоздю удар в живот такой силы, что того отбросило в угол и он рухнул всем телом на раскаленный добела горн. Камера пыток содрогнулась от душераздирающего звериного вопля, но наслаждаться видом поверженного мучителя Серпухину было недосуг. Распахнув незапертую дверь, он уже бежал по коридору к ведущей вверх лестнице, выскочил мимо околачивавшихся тут же стрельцов на улицу и понесся что было сил к Соборной площади. За ним уже гнались, за спиной слышалась ругань и бряцание оружия. От церкви Рождества Христова наперерез беглецу бросилась стража.

Серпухин свернул к мосту через Москву-реку, мчался так, как не бегал никогда в жизни, но вдруг поскользнулся на мокром булыжнике и начал падать. Падал долго, очень долго, так долго падал, что успел подумать: «Господи, как жалко, что жизнь такая никчемная и короткая!..»