Королю червонному - дорога дальняя - Ханна Кралль Страница 29

Мужа вызывают в милицию.

Речь идет не о налогах, пошлине или золотой фольге. На столе перед офицером лежат несколько пожелтевших листочков. Офицер пододвигает их поближе к мужу и любезным тоном предлагает ознакомиться.

Один листок — метрика Мойше Лузера Регенсберга. Второй — свидетельство о браке Мойше Лузера и Регины Рутенберг. Третий — заполненный бланк заказа на товар фирмы «Красное и белое».

Муж прикасается к листочкам очень осторожно, словно боится, что они рассыплются у него в руках, но офицер успокаивает его:

— Это старая хорошая бумага, пан Павлицкий, она много чего пережила… Так что же? — добавляет он со вздохом. — Не пора ли вернуться к настоящей фамилии, а, пан Регенсберг?

Они идут в паспортный стол. Им обещают выдать паспорта в течение недели, если в графе «национальность» они укажут «евреи» [37].

Они указывают и получают на руки листочки с заголовками «Dokument podróży», «Путевой документ» и «Titre de voyage». Ниже написано, что владелец этого документа не является польским гражданином, «владелец настоящего документа не является…», «le titulaire de ce titre…»

Пани Крусевич уже нет в живых, остается попрощаться только с Казимерой Шуберт.

Лилюся сидит в кресле, опираясь изуродованными артрозом руками о палку. С легким отвращением рассматривает путевые документы. Задумывается… Видно, размышляет, что бы подарить им на прощание.

— А медальон? — спрашивает она вдруг. — Тот, с Девой Марией… Ты его сохранила?

— Нет, — признается она.

— Ты потеряла медальон? С Девой Марией? — Лилюся смахивает слезинку — крохотную, но явственную. — А ты не помнишь, куда ты его задевала?

— Помню. В Освенциме задевала.

— В Освенциме, — повторяет Лилюся. — В Освенциме, ну да…

— Не плачь, — наставляет она Лилюсю. — Ты ведь знаешь — нам нельзя плакать…

Они снова в Вене.

Дочки учатся в институте, муж держит магазин джинсов. Она помогает ему: подает клиентам брюки. Одну за другой приносит молодому мужчине шестнадцать пар джинсов, тот примеряет и возвращает, примеряет и возвращает, семнадцатую все-таки покупает. Она желает ему хорошего отдыха и мечтает уйти из магазина джинсов навсегда. Уйти-то можно, но куда?

Усталые, они возвращаются домой. Не снимая пальто, муж ставит пластинку — душераздирающую погребальную еврейскую песню. Он садится в кресло, подпирает подбородок рукой и смотрит на фотографии. Увеличенными фотографиями увешаны все стены. Геля в розовой шляпе и в летнем платье с крупными розовыми цветами — фотограф раскрасил старое фото мягкими пастельными тонами. Халина в черно-белом варианте — зато не видно, как некрасиво у нее обесцвечены волосы. Отец в двух версиях — с бородой и без. У Туси — как всегда, задумчивой и спокойной — гладко зачесанные волосы с пробором и черный бархатный бант под белым воротничком. Шимек, Тусин сын, слишком серьезный для своих шести лет. И Зося, самая красивая из сестер. Они не успели познакомиться: Зося уехала во Львов, и следы ее затерялись.

— Что ты все сидишь? — спрашивает она мужа. — Что ты их разглядываешь? Пока они были живы, вы постоянно ругались.

— Неправда, — возражает муж, — ничего мы не ругались.

— Как это — не ругались? Когда я пришла к вам первый раз, ты злился на Халину.

— Перед Халиной я извинился. И даже, если ты помнишь, похвалил ее суп…

— Потому что я тебя попросила. Мы обедали, и ты сказал: «Какой вкусный суп, это ты приготовила?» Халина улыбнулась и ответила: «Я рада, что тебе нравится». Это я тебя шепотом уговаривала: похвали суп, похвали…

— Вот видишь. Я со всеми помирился и теперь могу предаваться отчаянию. Я хочу предаваться отчаянию, не мешай мне.

Младшая дочка знакомится с парнем, евреем из Швеции. Бросает свою польскую любовь, Славека Б., студента архитектурного, и уезжает со шведом. Они проводят каникулы в кибуце, а вернувшись, дочь заявляет родителям, что переезжает в Израиль.