Обреченное начало - Себастьян Жапризо Страница 29

— Я больше не верю в Бога, — сказал Дени.

Она поцеловала его.

— Не говори так. Дай мне еще тебя любить. Позднее я подумаю над этим. Но не сейчас.

Он пожал плечами.

— Ты совсем ребенок, — сказала она, — ты ни от кого не зависишь. Меня, например, столько всего удерживает, на меня многое давит. Я сама не понимаю, на каком я свете. И мне кажется, что Бог должен знать о том, что с нами происходит.

— Понимаю, — сказал Дени. — Но это не важно, ведь все хорошо, правда?

— Все хорошо, дорогой! Я даже слишком счастлива.

— Не слишком.

— Слишком. Я такой никогда не была. Никогда никому не принадлежала, ты же знаешь.

— Знаю, — сказал Дени.

— Никому, кроме тебя.

— Знаю. Я буду любить тебя так, как никто не сможет. Буду любить тебя изо всех сил. Я тебя не обману.

— Тогда я счастлива. Даже днем я счастлива. Я вижу тебя повсюду. Ты знаешь, что у тебя ангельская улыбка?

— Оставь в покое ангелов, — сказал Дени.

— У тебя дивная улыбка, мой ангел.

— Хватит, — сказал Дени, — сегодня с меня довольно и ангелов, и всей этой чепухи.

Она почувствовала себя неловко.

— Больше не буду. Обещаю. Больше не буду. Скажи, ты меня еще любишь?

Он прижался к ее груди, к животу.

— У тебя слишком красивые глаза, чтобы тебя разлюбить. У тебя глаза красивее, чем у всех ангелов в мире. Твои глаза даже красивее, чем можно было мечтать.

— Мне стыдно, когда ты смотришь на мои волосы.

— Твои волосы? У тебя чудесные волосы. Вьющиеся и шелковистые, чудесные. А потом такая прическа мне нравится, с завитками вокруг ушей, и здесь, на шее, и тут, на лбу.

— Ты увидишь, они отрастут. Я буду такой, как раньше. До пострижения они доходили вот досюда, видишь, почти до колен. А знаешь, есть такие монахини, которые вообще бреются наголо. Я больше не дам стричь волосы.

— Тебе придется.

— Нет, ни за что.

— Ты все бросишь?

От этого вопроса ей стало больно. Однако она попыталась улыбнуться.

— Сама не знаю. Я говорю то, что думаю, и не заглядываю в будущее. Я еще не могу, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Дени. — А потом, для меня это не важно.

— Нет, тебе не может быть не важно. Но у меня не хватает смелости подумать об этом, пока еще не хватает. Есть и другое. Моя семья. Я не могу. А потом есть ты. Ведь и ты можешь измениться, понимаешь?

— Я уже говорил тебе, что никогда не изменюсь, это решено раз и навсегда. Перестань повторять одно и то же.

— Будущее нам неведомо, — сказала она. — Давай не будем говорить об этом. Поживем — увидим, так ведь?

— Да, — сказал Дени, — и знаешь, что мы увидим? Я вырасту и в один прекрасный день стану совершеннолетним, и мы будем жить тогда вдвоем, вместе. И знаешь что? Я куплю тебе чудесные платья.

Она ответила таким же тоном.

— И знаешь что? Ты с ума сошел!

Но она позволила себе помечтать.

— Только мы вдвоем, — сказала она. — И никого больше. Я буду очень, очень, очень тебя любить. — И добавила с торжеством: — И я отращу волосы.

— Нет, — сказал Дени. — Ты оставишь волосы, как есть. Я очень люблю тебя такой. Не хочу, чтобы волосы отрастали.

— Не убирай руку, дорогой. Я обожаю, когда ты гладишь меня по голове.

Он гладил ее белокурую голову, и завитки волос струились между его пальцами. Она обхватила Дени руками за талию и наклонилась над ним, чтобы поцеловать его. Он еще крепче сжал руками ее голову.

— Пусть пройдет время, — шептал он, — ты увидишь. Мы будем жить спокойно и счастливо. Мы уже счастливы, у меня прекрасная жизнь. Мы будем жить очень спокойно потом. Больше ни о чем не думай. Мы будем жить спокойно в маленькой квартирке, как эта, в крошечной квартирке с маленькой кроватью, чтобы теснее прижиматься друг к другу.

Она подхватила его игру, говорила, прижавшись губами:

— Прижми меня покрепче. Эта кровать слишком большая, мой дорогой. Ты не будешь работать, потому что ты этого не любишь, я буду работать за двоих. Днем ты будешь спать, чтобы крепче любить меня ночью и чтобы были силы разговаривать со мной.

— А ты, когда же ты будешь спать?

— Я не буду спать. Я не хочу спать. Мы слишком много спим и мало живем. Теперь я хочу взять от жизни все, что можно.

Он, еще тише:

— Знаешь, я хочу тебя.

— Я тоже, дорогой. Я люблю тебя и хочу тебя.

Позже он долго смотрел на ее лицо на подушке.

Отрешенное лицо, закрытые глаза.

— Это возможно — любить всегда? — спросил он.

— Я буду всегда тебя любить.

— Разве это не чудесно?

— Что именно?

— Люблю все чудесное.

Она приоткрыла один глаз, только один, и увидела свое платье на полу. Он тоже посмотрел на платье и пожал плечами. Потом взял лицо девушки в свои ладони, так что их губы оказались совсем рядом.

— Не стыдись, — сказал он, — никогда больше не смотри на свое платье. Мне оно не нравится. Оно тебе не идет. Монашеское платье! Зачем ты его носишь, если оно мне не нравится?

Она легонько встряхнула головой в его руках. Потом внезапно поцеловала его, подхватила свою рубашку из грубого полотна и спрыгнула с кровати. Она подбежала к двери.

— Куда ты? — спросил он. — Я не хочу, чтобы ты уходила.

Она остановилась возле двери, прижимая к себе рубашку. Она улыбалась счастливой улыбкой, она стояла полуобнаженная и прекрасная, такой, как она, в мире еще не было.

— Подожди, — сказала она, — я сейчас вернусь. Пойду в другую комнату и вернусь.

Она сделала шаг, но обернулась.

— Уже поздно, — сказала она, и улыбка исчезла с ее лица.

— Поздно? Еще только семь. Мои часы показывают правильно. Очень хорошие часы.

Она вернулась к нему.

— Иди, — сказал он, — иди в другую комнату. Что ты хотела там сделать?

Она посмотрела на часы Дени, поцеловала его руку. Потом побежала в соседнюю комнату. Он встал и оделся. Он слышал, как она выдвигает ящики и насвистывает.

— Что ты там делаешь? — сказал он. — Ты вернешься? Я уже сто лет тебя не видел.

Он прислушался, но ничего не услышал.

— Любимая, — сказал он.

Она стояла в дверях, одетая в платье Мадлен — в шотландскую клетку, собранное в талии.

Он сел на кровати и засмеялся.