Леннон - Давид Фонкинос Страница 29

Мы хотели просто тихо жить и наслаждаться счастьем, но всегда находился кто-то, кому не терпелось ткнуть нас мордой в дерьмо. Потом мы узнали хорошую новость: Йоко забеременела. Я от радости чуть с ума не сошел. Не уверен, что смогу это объяснить. Любовь подарила мне чувство отцовства, прежде мне неведомое. Йоко приходилось вести себя очень осторожно, потому что до этого у нее уже было несколько абортов. А дальше… Дальше был ужас. Выкидыш. Мы оба были как пришибленные. Я упал на пол в больничной палате и лежал там, не в силах пошевелиться. Я думал об этом ребенке, который никогда не появится на свет. Врачи сказали, что вряд ли Йоко снова сможет забеременеть. Они намекали, что ее организм разрушен наркотиками. Мне было больно думать, что наша любовь останется бесплодной.

Примерно тогда же мы записали «Белый альбом». Заранее никто не знал, в каком виде воплотится этот проект. В конце концов, учитывая количество песен, мы решили выпустить двойник. И назвать его просто «Битлз». Мне кажется, в нем собраны мои лучшие песни. За это время кое-что произошло. Даже Джордж вырос как композитор. Скажем прямо, он не слишком торопился. Раньше, когда он предлагал нам что-то свое, мы со смущением прятали глаза. Но теперь прогресс был налицо. Надо сказать, что ему наверняка помогло то обстоятельство, что он на протяжении многих лет близко общался с двумя такими гениями, как Пол и я. Ему уже становилось тесновато в группе. В нем бурлили свои песни. While My Guitar Gently Weeps — это все-таки очень приличная вещь. Ему надо было самому играть соло, а не просить Клэптона. Наверное, нам следовало дать ему больше места на этом альбоме. Во всяком случае, позже я понял, что ему не очень понравилось, что мы с Йоко заняли столько времени нашей Revolution 9, которую он считал авангардистским дерьмом.

Йоко присутствовала на каждой записи. Даже когда она болела, мы ставили в студиях «Эбби-Роуд» кровать для нее. Я, конечно, видел, как это всех бесит. До сих пор ни одна женщина не имела доступа в святая святых. Но здесь было совсем другое дело. Повторяю: она не сопровождала меня, мы с ней были одно. Я с огромным уважением относился к ее работе. Мне казалось, к ее мнению стоило прислушиваться. Она могла оказать на нас огромное влияние. Но остальных ее замечания, напротив, страшно раздражали, в том числе ее манера говорить не The Beatles, а просто Beatles. По моему убеждению, она хотела как лучше и искренне не понимала, почему ей нельзя войти в состав группы. Первым не выдержал и сорвался Джордж. Он исчез, и никто не знал, где он. Потом он вернулся. После него настал черед Ринго, который сел на яхту Питера Селлерса и уплыл. Я уже не помню ни точных дат, ни конкретных поводов каждого инцидента. Помню только, что напряжение между нами постоянно нарастало. Но потом Ринго тоже вернулся. По идее, мы должны были окатить его ледяным презрением. Но все случилось с точностью до наоборот. Мы усыпали его ударную установку цветами, чтобы показать, как мы его любим. Все эти мелкие размолвки служили предвестием большой. На самом деле группы уже не существовало. Было четыре отдельных человека, связанных общим прошлым. Мы просто вместе нянчились с ребенком по имени «Битлз». Если послушать альбом, то нельзя не понять, насколько мы стали разными. Хотя в то же время результат поражал своим внутренним единством. Думаю, в этом и заключалось наше чудо. В согласии несогласий.

В тот год Пол написал песню Hey Jude, посвященную моему сыну, — чтобы он так не страдал от родительского развода. Это был первый сингл продолжительностью больше семи минут. Его ждал мировой успех. Пол сочинял хиты с обескураживающей легкостью. Несмотря на все наши разногласия, несмотря на все, что я про него наговорил, мы с ним все равно всегда восхищались друг другом. Даже и в ту пору нам случалось проводить приятные минуты, словно бы украденные у грядущего распада. После женитьбы на Йоко мне захотелось поведать нашу историю в песне. Я позвонил Полу, и как-то в воскресенье мы с ним встретились в студии. И «на коленке» записали The Ballad of John and Yoko. Эта запись остается великим памятным знаком нашего прекрасного сотрудничества. В тот день мы отмахнулись от всего постороннего ради музыки. Мы, как в юности, с головой ушли в одну только музыку.

«Белый альбом» был хорошо принят, что слегка разрядило обстановку. Но он оказался косвенно связан с трагедией. Чарльз Мэнсон, слушая некоторые песни, в частности Helter Skelter, уловил в них какие-то сатанинские сигналы или еще какую-то чертовщину. Якобы в этих песнях содержался призыв к преступлению. Именно так этот психопат объяснил, почему он решился на убийство жены Полански Шэрон Тейт. И многих ее друзей. Варварская жестокость — ведь она была на девятом месяце. Потом нашлись кретины, утверждавшие, что Полански получил по заслугам, — не фиг было снимать такие тлетворные развращающие фильмы, как «Ребенок Розмари». Эта история напомнила мне времена, когда люди сжигали наши пластинки. У меня вообще такое впечатление, что порой гению приходится расплачиваться за собственную гениальность. Что дикость, с какой нам мстят всякие ничтожества, приносит им облегчение. Кому в здравом уме придет в голову, что произведение искусства может стать причиной подобного зверства? Как этот дегенерат Мэнсон мог заявить, что дерьмо, образовавшееся у него в башке, возникло под влиянием наших песен? Если мы и хотим нечто сказать своими песнями, то говорим это ясно. Не понимаю, откуда взялась мания искать и находить в наших песнях какие-то тайные знаки. Наши альбомы не Священное Писание. Таким же бредом стала история вокруг смерти Пола. Она ведь вышла за рамки просто слухов. Какие-то придурки выискивали в наших песнях и даже на наших обложках детали, свидетельствующие о том, что Пол давным-давно умер, а вместо него выступает двойник. С тех пор меня неотступно преследует страх, что мои песни услышит помешанный.

Это была эпоха любви, хотя атмосфера оставалась тяжелой. Психопаты, слухи, но главное — ненависть. Да, это было время ненависти. Ненависти к Йоко. Не знаю, как в точности это все произошло, но ненависть облаком распылялась вокруг Йоко. Эти сраные англичане в душе все расисты. Поэтому я больше в Англию ни ногой. Мне стыдно за свою страну. Стыдно за тот поток гнусностей, который вылился на женщину моей жизни. Какое-то время я хранил все оскорбительные письма, приходившие на мой адрес. Хотел даже их опубликовать. Всю эту бредятину. Возможно, я разбил чьи-то мечты, разрушил собственный образ, но все равно для меня оставалось непостижимым, почему все с таким жаром принялись оплевывать Йоко. Дня не проходило, чтобы в газете не появилась очередная карикатура на нее. Ее называли Леди Дракон, или Шлюха, или Япошка. Изображали, как она держит меня, крошечного таракашку, под своим башмаком. Я действительно признал ее превосходство. Удивительно другое: почему люди с таким презрением отвергают прекрасную в сущности идею, согласно которой мужчина добровольно приносит в дар женщине свою независимость. Если бы на ее месте была Натали Вуд, мы стали бы легендарной романтической парой. А тут на тебе — ненормальная азиатка. Нет, такого безобразия они допустить не могли. Потому мы и сбежали от них в США. Здесь к нам относятся как к артистам, а не как к двум ярмарочным шутам.

Нам только что в лицо не плевали. Случалось, что в ресторане официантка отказывалась нас обслуживать. «Битлз» были всеобщим достоянием, и никому не позволялось к ним прикасаться. Йоко, которую они считали уродиной, воплощала разбитую мечту. Разве найдется на свете другая женщина, о которой столько твердили, что она безобразна? О женщине никогда такого не говорят, даже если она на самом деле страхолюдина. Для меня она была красавицей. Она меня очаровала. Когда ты можешь получить любую женщину, стоит только захотеть, когда мир чувственной любви превратился для тебя в изъезженную вдоль и поперек страну, то пространство твоих желаний смещается. Они устремляются вглубь. К тому, что не похоже на пробуждение рядом с очередной девушкой, ничем не отличающейся от других, после вечеринки, на которой я говорил ей те же самые слова, что и ее взаимозаменяемым предшественницам. Люди ничего этого не видели. У них были на глазах шоры. Да и какое они имели право судить о том, кого мне можно любить, а кого нельзя? Я никому ничего не должен. Возможно, я вошел со своими песнями в их жизнь, но это еще не дает им права высказываться о моих чувствах.