Встан(в)ь перед Христом и убей любовь - Стюарт Хоум Страница 28

— Ты бы хотел подвергнуть меня бичеванию? — полюбопытствовала Пенесса.

— О да! — воскликнул я. — Я хотел бы выдубить тебе шкуру пучком мокрых терновых розог!

— Этого следовало ожидать! — поддразнивала меня Холт. — Ты — типичный мужик, будь ты утонченнее, ты бы выбрал березовые.

— На самом деле, березовые мне больше по вкусу, — разглагольствовал я, — но в жизни духовной часто приходится жертвовать своими вкусами для того, чтобы символически выразить свое стремление к возвышенным целям.

— Ты что, не слышишь меня вообще! — бушевала Ванесса. — Грязная женофобская свинья! Ты что считаешь, что Иисус Христос был хуесосом? Ты полагаешь, что он баловался с Иоанном Крестителем вместо того, чтобы вставить, как следует, Марии Магдалине?

— Что за муха тебя укусила? — съязвил я. — Неужели ты не видишь, что Мария меня интересует только в роли Богородицы?

— Чтоб ты подавился своей Марией, гнусный партеноман! Мне насрать на твою Марию Тюдор, я предпочитаю ей добрую королеву Бесс!

— Ты пьешь слишком много, вот в чем проблема! Пабы еще не открылись, а ты уже ищешь, где бы нажраться водки!

— Розы пахнут для пчел, — попыталась оправдаться Ванесса.

— Рассказывай эти сказки розенкрейцерам, — фыркнул я.

Болтая подобным образом, мы добрались до Музея Джеффри на Кингсленд-роуд. В этом музее, некогда бывшем странноприимным домом Джеффри — комплексом зданий для отставников и вдов, построенных на средства Гильдии скобяных торговцев в начале восемнадцатого века — размещалась экспозиция, представлявшая интерьеры английских домов различных эпох. Мы бродили по коридорам, которыми соединялись теперь между собой некогда отдельные дома. Тюдоровские интерьеры были почти сносными, хотя на мой вкус темные деревянных панели и тростниковые циновки удручали бы меня по ночам, возьмись я жить в подобной обстановке. Но по мере того как формировались характер и идентичность "английской нации", интерьеры гостиных становились абсолютно невыносимыми. Я думал, что хуже, чем викторианский стиль ничего невозможно представить, пока не увидел экспозицию, посвященную тридцатым годам. Нам пришлось подняться на второй этаж, чтобы увидеть свет в конце тоннеля — мебель пятидесятых и электрические камины с космическими огнями внутри. «Победа» союзников во Второй мировой войне была достигнута за счет Британской империи и это (в сочетании с космополитическими веяниями в результате массовой эмиграции жителей Вест-Индии) привело к прорыву дамбы, которая сдерживала, словно обруч на бочке, силы, кипевшие внутри так называемой "английской ментальности".

— Да, да! — выкрикивал я, в то время как Ванесса купалась среди смелых линий и благородной простоты пятидесятых. — Именно сюда мы должны спроектировать себя для нашего первого астрального сексуального соития!

Пьяные от радости, мы поспешно покинули музей и вскоре вновь очутились на Шордитч-Хай-стрит. Некогда здесь располагался центр мебельной промышленности, но в современную эпоху район оккупирован тысячами оптовых торговцев и некоторым количеством магазинов, специализирующихся на дамской одежде. Я купил Ванессе несколько тряпок и безделушек, а затем мы пообедали в кафе "У рынка" на Черч-стрит. Интерьер в оранжевых тонах и пролетарское меню пришлись мне не очень по вкусу. Громогласное чириканье "Радио Два", разносившееся на все помещение, создавало впечатление, что мы провалились в дыру во времени и навсегда застряли году так в 1946-ом. Яичница из двух яиц с жареной картошкой, которую я заказал, оказалась сплошной ошибкой — она тяжело легла мне в желудок, усугубив испытываемое мною ощущение чужеродности по отношению к этому миру.

Обычно мне было приятно смотреть на то, как Холт ест, но на этот раз меня посетило совсем иное чувство. Когда мы ходили по магазинам, я с пристальным вниманием изучал покупки Холт. Меня почему-то сильно задело, что в магазинах, где мы побывали, не было одежды моего размера. В кафе я заказал себе те же самые блюда, что и моя спутница и поймал себя на том, что повторяю каждый ее жест. Я даже выпил горячий шоколад — одно из самых любимых Ванессиных лакомств.

Холт чесала макушку, и я чесал вслед за ней, словно был ее отражением в зеркале. Ванесса, очевидно, находила мое поведение крайне странным, поэтому она сначала долго массировала свои запястья, а затем поправляла грудь, приглядываясь, не повторю ли я вслед за ней ее движения. Потом Холт направилась в женский туалет, и я последовал за ней. Моя спутница зашла в кабинку, и я чуть было не зашел в соседнюю, когда поймал свое отражение в зеркале. В последний раз, когда я видел себя в зеркале, у меня не было длинных волос и пары титек. Я попробовал повторить мысленное упражнение, которое я когда-то давным-давно выполнял под руководством наставника-суфия. Оно заключалось в визуализации собственного тела, расчлененного на отдельные части. Четвертован в моей галлюцинации был, несомненно, я сам, но в видении у меня отчетливо наблюдались женские формы, повторяющие формы Ванессы.

— Ты в порядке? — спросила Ванесса, наклонившись ко мне и плеснув мне в лицо холодной водой.

— А ты как думаешь? — переспросил я, все еще пребывая в неуверенности насчет того, кем я являюсь.

Ванесса помогла мне прийти в себя. Все, чего мне хотелось — это вернуться в мою комнату над пабом "Слизень и Салат" в Гринвиче и натянуть на голову наволочку от подушки, с отверстием в ней для глаза, делая вид, что я мастер в ритуале Лин. Но у Нафишах было на уме нечто совсем иное. Она подвела меня к скамье и мы сели.

— Тебе следует понять, — объясняла Сайида, — что, будучи негритянкой, я вынуждена воспринимать все трижды, отчего мое сознание постоянно троится. Доминирующая картина реальности в этом мире является мнением белых самцов, которые, как и я, говорят по-английски. Вместе с языком я усвоила созданные ими идеологические конструкции, как и любой другой носитель английского языка, и, соответственно, воспринимаю мир через эти конструкции. Но как мусульманка и как женщина я постоянно подвергаюсь дискриминации в повседневной жизни. Именно по этой причине я воспринимаю реальность еще дважды через матрицы подавления, сконструированные, соответственно, на расовой и на гендерной основе.

Я сидел на скамейке на южном берегу Темзы прямо напротив здания Парламента. В последний раз когда я уселся на то же самое место десяток лет назад меня принялся доставать постовой. Но на этот раз я сидел и ждал доктора Джеймса Брейда, который не замедлил показаться на залитой солнцем набережной. Брэйд был бледен, темные мешки под его глазами свидетельствовали о том, что ему приходится немало изворачиваться для того, чтобы выбить средства на свои эксперименты по контролю над сознанием.

— Привет, — небрежно уронил Брэйд с невыносимым северным акцентом, который всегда прорезался у моего психиатра, когда он был под мухой или просто вымотан.

— Из вашей дочери вышла паршивая подстилка! — пожаловался я. — Лежит как бревно и не шевелится, пока я ей вставляю. Даже когда я Пенелопу открытым текстом прошу схватить меня за яйца или спину ногтями поцарапать, она выполняет мои распоряжения как робот, безо всякой души. У этой сучки воображения в постели ни на грош, а ведет себя при этом как последняя стерва!