Дальше ваш билет недействителен - Ромен Гари Страница 28

Итак я частенько отправлялся побродить в его поисках по кварталу Гут-д’Ор. Я продолжал говорить себе, что нуждаюсь в новых впечатлениях, в смене обстановки, в каких-то других местах, но я уже слишком много узнал о себе. Я искал Руиса. Не то чтобы у меня было намерение предложить ему службу, потому что такая сделка потребовала бы от Лоры преданности, понимания и некоторого презрения к телесному акту, к тому, что есть в нем наиболее животного, чего я не мог просить у молодой женщины, еще столь покорной условностям, табу и штампам поведения, свойственным обществу, которое всегда проявляло себя неспособным освободить любовь от сексуальности. Я тогда убеждал себя — с юмором, конечно, — что мое воображение наведывалось в Гут-д’Ор за припасами, чтобы подготовиться к истощению и голоду, и что, в сущности, это было тем «спокойным часом на закате, когда старые львы приходят к водопою». Я говорил себе, что если у меня и есть какие-то шансы встретить Руиса, то только тут, в этой толпе из Алжира и черной Африки, в которой так нуждалась старая Европа.

Я не находил его. Порой встречались лицо, тело, облик дикой юности, угрожающая суровость взгляда, от которой перехватывало горло и возникало какое-то неясное предчувствие, ностальгия или желание конца, но то были всего лишь беглые и мимолетные приблизительности. Тем не менее они вновь давали мне надежду, потому что среди этих миллионов людей, которых мы призвали к себе на службу, чтобы взвалить на них наиболее неблагодарную работу и освободить себя от физических, атавистически-тяжких и слишком примитивных трудов, имелось такое изобилие и такой выбор, что в этом океане силы легко было утопить воспоминание об андалузце и найти кого-нибудь другого.

Я пытался сдерживать себя. Порой заглядывал к Менгару под различными предлогами. Прочитал книгу Штайна «Расы и фантазии», купил права на нее и попросил Менгара написать предисловие. Я всегда успокаивался, проведя полчаса в обществе этого престарелого насмешника, установившего со Временем столь учтивые отношения мирного сосуществования. Он сказал мне по поводу предисловия:

— Штайн прав, подчеркивая, что западные люди часто обращаются к чернокожим и арабам в своих сексуальных фантазиях. И наоборот, чрезвычайно сомнительно — хотя об этом почти ничего не известно, — чтобы чернокожие или арабы предоставляли белым своих женщин в собственных воображаемых странствиях. Безусловно, это о чем-то говорит, вы не находите?

Под взглядом этого тщедушного и выцветшего от старости существа, для которого не было тайн в канализационной системе души, я старался, чтобы мое лицо ничем меня не выдало. Я не мог донять, то ли он предостерегал меня, то ли размышлял вслух об обладании миром. Поскольку речь шла именно об этом: о борьбе до конца любыми средствами, чтобы удержать свое добро, не ослабляя хватки, и об отказе от неизбежно отслуживших свой срок вещей, об упадке, о прекращении игры, в которой постоянно проигрывались все силы. Была в лице старого христианина-безбожника какая-то проказливость, даже не знаю, что она выражала: то ли легкомыслие, дескать, «все прах», то ли этот след оставили годы в знак своей капитуляции и поражения — смиренная почесть тому, кто сумел выдержать и не сдался.

— А как ваши дела?

Я пожал плечами:

— Знаете, я в своей жизни уже терял все, в тысяча девятьсот пятьдесят шестом, у меня тогда ничего не осталось, но я нашел капиталы за границей и опять встал на ноги.

С Лорой я начал проявлять раздражительность, и мне случалось поймать в ее взгляде умоляющее выражение: она немо спрашивала меня — за что, и от этого мне становилось еще хуже. Порой я ловил себя на том, что злюсь на нее, потому что ее, в отличие от стольких женщин, которых я знал, стареющему самцу было «трудновато» и «хлопотно» удовлетворить из-за того, что она не обладала исключительно внешней чувствительностью, — вот вам игра психологического случая. Самая древняя система защиты увядающей мужественности…

Мне казалось, что Руис полностью стерся из моей памяти, освободив наконец воображение. Мне требовался кто-то другой. И однако меня навязчиво преследовало предчувствие, почти уверенность, что человек, приставивший нож к моему горлу, тоже меня разыскивает, ждет, и оба мы должны встретиться еще раз, нам просто нужен посредник…

Лили Марлен, подумал я. И какое-то время сидел в кресле, с улыбкой следя за дымом сигареты, который струился, скручивался и таял — медленно, как воспоминания…