Время быть смелым - Катя Райт Страница 27

Как только прихожу домой, я сразу иду в туалет, и там меня рвёт. Меня трясёт, когда потом я сижу на полу возле унитаза. Меня трясёт даже не от страха — от презрения и ненависти к самому себе. Вот так же и я когда-нибудь попаду на место этого парнишки, и никто за меня не вступится. И меня просто убьют. Я мог отступиться. Мог придумать что угодно… Но я ударил его. Я был на стороне Влада. Я был на другой стороне. Я был на стороне, которая раздавит меня, едва узнав о том, насколько я отличаюсь от нормальных людей. Я гей, и я бил сегодня гея в компании злостных остервенелых гомофобов. А что ещё мне оставалось? Был ли у меня выбор? Что мне было делать? Отказаться, фактически тем самым пойти против своих друзей, фактически признать, что я сочувствую геям? Это автоматически означало бы, что я сам педик. И это было бы правдой. И я бы оказался там же, лежащим и корчащимся от ударов, вместе с парнем в узких джинсах. Есть ли выбор между тем, чтобы стать предметом всеобщих издевательств перед скорой смертью, и тем, чтобы пожить ещё немного? Чтобы дожить, может быть, до двадцати, а если повезет, то и до двадцати пяти? Я сомневаюсь, но это неубедительное оправдание моей трусости. Я знаю, возможно, слишком хорошо знаю, как хреново живётся тому парню… Но что это меняет. Я должен притворяться. Я должен делать вид, что ненавижу геев. Я должен смириться с тем, как сильно ненавижу самого себя. Впервые, наверное, не за то, что меня привлекают парни. Впервые за малодушие и страх. Меня снова тошнит. Спазмы.

— Ты чо, пьяный? — Слышу я сквозь дверь раздраженный голос мамы.

Она настойчиво и нервно стучит. Ох, мама, как бы я хотел сказать тебе да, как бы я хотел быть просто пьяным, чтобы не помнить, какое же я на самом деле дерьмо.

— А ну выходи сейчас же! — Строго продолжает мама. — Ты чо это нажрался!

У меня по щекам текут слёзы. Если бы ты знала, мама, что нажраться — это далеко не так ужасно. Если бы ты только знала, что на самом деле происходит со мной… Поверь, ты была бы несказанно рада, если бы я стал алкоголиком. Лучше уж бухать, чем дрочить на гей-порно. Если бы ты знала, мама, как мне хочется сказать тебе, как хочется уткнуться в твоё плечо и всё-всё рассказать… Как мне хочется, чтобы ты поняла, простила… Но я знаю, что ты скорее простила бы убийство того парня в узких джинсах, которому сегодня, похоже, сломали нос и ребро.

Я выхожу из туалета.

— Ну-ка дыхни! — Строго требует мама.

— Да не пил я! — Повышаю голос и тут же в разговор вступает как обычно нетрезвый отчим.

— Не ори на мать! — Укоризненно говорит он.

— Я не ору!

— Что с тобой? — Уже взволнованно спрашивает мама, заглядывая мне в глаза.

— Ничего, — бурчу, — отравился. Сосиску в тесте несвежую съел.

— Вот гады! — Говорит мама. — Гед купил? Когда съел?

— Да неважно…

Я хочу поскорее закончить этот разговор, уйти в свою комнату, укрыться с головой одеялом и представить, что вокруг никого нет, представить, что меня нет.

— Ну чо ж неважно! — Мама притягивает меня к себе и обнимает. — Сильно плохо?

— Да нормально.

— Пойдём, посидишь с нами, посмотришь хоть телек, а то совсем пропал, — говорит мама.

Она обнимает меня. Она так заботливо говорит, что мне кажется, может, она и не станет ненавидеть, если скажу ей, что я гей. Мама заваривает крепкий чай и приносит мне чашку. Мы сидим втроем: я, мама и отчим, — и смотрим телевизор. Там показывают одно из этих идиотских ток-шоу, где все такие неравнодушные, все обсуждают проблемы других и печально вздыхают. И конечно же, они там говорят о геях! Блин, поговорить-то нормальным людям больше не о чем! И какой-то мужик, выпучив глаза, плюясь и задыхаясь от злости, высказывается, что геев надо принудительно лечить в психушках и, конечно, изолировать от нормального общества. Мама кивает в знак согласия, обнимает меня, треплет по голове и прижимает к себе.

— Да что ж это делается! — Вздыхает она. — Как же детей-то растить страшно! Ты смотри, Димка, ни в какие сомнительные разговоры даже не ввязывайся!

— Угу, — киваю я, а потом, после очередного плевка этого мужика в телевизоре вдруг не выдерживаю. — Да чо такого-то! Ну и что, если кто-то гей, кому какое дело!

— Ты чо несёшь! — Обрывает отчим.

— Ну а если у меня, например, друг или знакомый какой-нибудь гей, чо мне его убить что ли…

— Да чо ты такое говоришь! — Перебивает мама. — Какой ещё знакомый! Ты чо, с такими общаешься? Где?

И в глазах у неё теперь вовсе не забота, а прямо ненависть.

— Нет, не общаюсь, конечно, — отвечаю я. — Просто так сказал.

— Ты смотри, — как будто предупреждает отчим, — Ты чо, этих вон, пидоров, за людей держать не думай…

— Не думаю, — отвечаю, встаю и быстро иду к себе в комнату.

Хорошо, что Серёги нет. Я в одежде залезаю под одеяло и снова начинаю плакать. Нет, мама никогда не поймёт. Даже не стоит тешить себя надеждами. А если брат узнает, то точно со своими дружками прибьёт меня.

Так я живу ещё несколько дней. Потом, наконец, возвращается Артём. Они заняли второе место на этом чемпионате, и Левин, ясное дело, жутко довольный. Мы созваниваемся и договариваемся встретиться на нашей крыше. Я прихожу раньше, сижу, пью пиво. К тому моменту как появляется Артём, я уже достаточно пьяный.

— Привет! — Радостно восклицает Левин. — Я так скучал!

— Привет, — отвечаю. — Поздравляю со вторым местом.

— Спасибо! — Артём пристально смотрит на меня. — Что с тобой, Димка?

Он слегка встряхивает меня, держа за плечи. А что со мной? Понятно же. Второе место. Теперь Артёму все двери открыты. Теперь он доучится этот год и свалит в Америку, или в Англию, или ещё куда-нибудь подальше отсюда. У него учёба, тренировки, у него впереди теперь успешное заграничное будущее. Без меня. У меня-то никаких перспектив. Да, я останусь здесь, в этой стране, в этом городе, поступлю в какой-нибудь стрёмный вуз на стрёмное бесплатное отделение, потому что платить-то за меня, ясное дело, никто не будет… Господи, может, признаться уже всем, и пусть меня лучше убьют, чем так жить!

А Левин всё спрашивает и спрашивает, почему я такой странный, что со мной произошло, что случилось. А мне сдохнуть хочется от того, как я ему завидую. Я бы с ним всю жизнь согласен был провести, а теперь… Теперь точно мне подыхать одному.

— И что, ты уедешь после школы?

— Наверное, — пожимает плечами Артём. — Не знаю. Надо подумать… Да что с тобой?

— Зачем я тебе нужен?

— Дим, я тебя люблю, — говорит Левин. — Я скучал очень сильно…

— Да ладно! — Обрываю я. — Свалишь в свою Америку и вся любовь!

Артём замолкает и очень долго вглядывается в городское небо. Я думаю, хоть бы он обиделся, встал, ушёл и оставил меня навсегда. Лучше сейчас, чем потом, когда я к нему ещё больше привяжусь, ещё больше привыкну к этим нашим вечерним посиделкам на крыше. Потом обрываю сам себя и понимаю, что не смогу, наверное, уже жить без Артёма. И тут ещё он подливает масла в огонь.