Всюду третий лишний - Бен Хетч Страница 27

– Денни!

Пауза.

– Черт ее возьми, опять она со своими глупостями.

На первых порах Дэнни и Венди виделись не часто из-за того, что у нее были другие дела, и это, как мне кажется, вполне устраивало Дэнни, а так же и всех нас. Она часто проводила вечера в своем клубе «Керок»; на манер «Леди с фонарем» [29]оказывала помощь страждущим, посещая на долгу инвалидов, которыми занималась в течение рабочего дня и которым ее посещения приносили больше вреда, чем пользы, потому что подопечные Венди часто и безнадежно влюблялись в нее. «Ой, подумайте, что сделал этот несчастный. Любовное письмо на трех страницах, и каждое слово напечатано с помощью специальной клавиатуры, клавиши которой он должен был нажимать вязальной спицей, зажатой во рту. Это дает мне столько горошин, что я иногда чувствую необходимость часть из них отдать обратно. Дэнни, ты ведь не будешь возражать, если я дам ему немного пощупать себя? Ведь во все остальное время я твоя. Ну так что, договорились: я позволю ему как бы невзначай потереться о меня?»

Венди, если говорить образно, занималась тем, что делала Дэнни вливания некого препарата, придававшего его жизни большую серьезность, а Дэнни в благодарность за это оказывал ей услуги совершенно противоположного свойства. Она объясняла ему программы и цели политиков левых убеждений и религий, целью которых является совершенствование человека и улучшение его бытия; он учил ее тому, как издеваться над собой. Никто из нас никогда и не предполагал, что между ними может быть что-либо более серьезное; мы единогласно решили, что лучшего друга, чем Венди, просто не сыскать, но в качестве подружки для совместной жизни ее можно представить себе лишь в кошмарном сне.

Я думаю, что Дэнни по-настоящему влюбился в нее, когда мы проводили отпуск в Европе. Этот период стал решающим для нашей троицы, поскольку именно тогда и Доминик впервые реально появилась на сцене. Этому трехнедельному отпуску, во время которого мы разъезжали по Европе на «рено-эспейс», предоставленном нам папашей Карлоса, суждено было стать не только кульминационным моментом периода нашей жизни, прошедшего на Тринг-роуд, но также и началом его конца.

Лето 1998 года. Уже полтора года мы живем в этом доме. У Дэнни большой перерыв в работе диджеем на радиостанции для британских вооруженных сил, и он начинает серьезные поиски новой работы. Меня дважды приглашали на интервью в «Бакс газетт», и, судя по всему, я мог рассчитывать на то, что мне наконец-то предложат журналистскую работу. Родители Карлоса объявили, что они подумывают о том, чтобы снова переехать в Испанию, а Карлос размышлял, ехать ли ему с ними. «Вот и настало время прощальной холостяцкой вечеринки на Тринг-роуд, мы должны принять это как должное и неизбежное»: это как бы служило вступлением к новому этапу нашей жизни.

Мы тогда почти не знали Доминик, и она практически не участвовала в приготовлениях к поездке, хотя я думаю, что Карлос всегда был не против, чтобы снова затащить ее к себе на чердак. Она познакомилась с Карлосом в фирме по расфасовке и упаковке фруктов его отца, где временно работала секретаршей и одновременно обдумывала свое дальнейшее житье. Кроме того, ей хотелось добраться за чужой счет до Парижа, что в конце концов удалось, но на это потребовалось целых три недели.

Я до сих пор точно не знаю, что именно придало этому нашему отпуску такую значимость и такой смысл, – возможно, все мы чувствовали, что наступил конец жизни на манер студенческой и начинается другая, гораздо худшая пора: настоящая работа. Хотя тогда мы были уверены в том, что особую значимость этому отпуску придают присутствие Венди и Доминик. Мы переправились из Дувра в Кале на пароме, поехали на север в Амстердам, затем на юг через Францию и Германию, оттуда доехали до кончика итальянского сапога, где развернулись и поехали назад. Я потому так нечетко представляю себе маршрут нашего путешествия, что в течение всех трех недель не припомню ни одного случая, чтобы кто-нибудь заглянул в карту. Нас совершенно не заботило, куда мы едем. Целыми днями мы колесили по дорогам без всякой определенной цели, играя в игры, которые придумывала Венди, чтобы дать мне и Карлосу шанс произвести впечатление на Доминик (в этом она так же следовала примеру Флоренс Найтигайль, которая была еще и неутомимой свахой).

– Доминик, если бы ты вдруг оказалась на необитаемом острове, с кем бы ты хотела быть там?… Ну ладно, если бы тебе не удалось залучить туда Мела Гибсона, а выбор твой был бы ограничен, ну скажем, кем-то из мужчин, сидящих в этой машине; Дэнни не в счет – он мой, так кого бы ты предпочла?

К тому времени мы в общем-то покончили с нашими экстравагантными выходками, которые называли между собой «запоминающимися событиями», но присутствие Венди и Доминик как будто повернуло время вспять, и мы снова начали посвящать вечера подобным художествам. «Сегодня ночью притворится бродягами и уляжемся спать перед дверью Римского туристического агентства. Снимайте брючные ремни… все снимайте – мы подпояшемся веревками. Кит, вылей-ка все пиво из этого жбана на мой пиджак – мы должны источать соответствующее благоухание».

Еще одно воспоминание: мы копали картошку на поле, расположенном по обеим сторонам автострады Франкфурт – Мюнхен, потому что проголодались, но дали слово в течение двадцати четырех часов не покупать никакой еды. Однако сколько бы мы ни мыли клубни, как бы тщательно ни скребли их перочинным ножом, они все равно отдавали землей. Доминик: «Ну нет, я эту грязь есть не буду. Я ем только то, что растет над землей, а не в земле», ко уплетала, тем не менее, картошку, потому что сама атмосфера нашей компании заставляла делать то, что делали все.

Из-за того, что Венди всегда относилась крайне отрицательно ко всему, идущему в разрез с законом или совершаемому необдуманно, ей всегда приходилось изобретать оправдания, которые делали бы выходки, придумываемые Дэнни, и то, что придумывала она, поступками одного порядка. Когда однажды ночью в Каннах мы закоротили провода зажигания пляжного автомобиля, она не принимала в этом участия, несколько часов была мрачной и надутой, а на следующий день потребовала, чтобы мы совершили какой-либо особо значащий благотворительный акт, дабы загладить вину за то, что было сделано накануне. Из некоторых ресторанов мы сбегали, не расплатившись, затем по ее настоянию в других ресторанах давали немыслимого размера чаевые. Мы воровали бензин на заправках, а потом, чтобы осчастливить Венди, целыми днями колесили по дорогам, высматривая стариков, которым необходимо было помочь перейти дорогу. «Вон, видишь, стоит!.. Вон еще… быстрее, пересекай полосу. Она уже сходит с обочины. Беги и удели ей несколько. горошин, Дэнни».

Примерно то же самое было и в тех местах, которые мы проезжали. За ночной попойкой на выезде из Парижа следовала поездка на поле сражения на Сомме. Проведя день в бурном веселье, мы наутро отправлялись в Дахау. Часто, именно в мрачные дни, навеянные печалью, в которую погружалась Венди, происходили самые потешные события. В ней горело такое неистребимое желание просветить Дэнни в отношении всего, что происходит в мире, а также и несправедливостей, творящихся в нем, что, слушая ее, порой невозможно было удержаться от смеха. Я хорошо помню, как сурово она отчитала Дэнни, когда, поднимаясь по лестнице дома, в котором пряталась Анна Франк, он шепотом сказал ей на ухо: «Не понимаю, почему они не нашли ее. Ведь эта дурочка оставляла дверь открытой».