Доклад Юкио Мисимы императору - Ричард Аппигнанези Страница 27

– На этом самом месте в 1860 году был убит советник сегуна Ии Наосукэ за то, что разрешил открыть в Японии торговлю с Западом.

– Это случилось зимой, когда шел снег, – добавил я.

– Договор, заключенный Ии Наосукэ с представителями Запада, через семь лет привел к падению сёгуната и реставрации императорской власти, я прав?

– Да. Реставрация Мэйдзи последовала в 1868 году.

– И император Мэйдзи переехал из своей старой резиденции в Киото сюда в Эдо, замок сегунов, не так ли?

– Да, это так.

– Значит, можно сказать, Киото в каком-то смысле является настоящим домом императора?

– В каком-то смысле да.

Я не понимал, куда клонит Лазар.

– Ни одна бомба не упала на Киото, хотя этот город столь же легко и просто подвергнуть воздушной атаке, как Токио, Хиросиму или Нагасаки.

– Как нам говорили, Киото пощадили потому, что там находится много уникальных памятников старины, в том числе и могилы императоров прошлого.

– Ерунда, мой мальчик! Неужели ты полагаешь, что мы похожи на добросердечных музейных хранителей? Не думай, что наши бомбардировщики, отличающиеся завидной точностью при нанесении ударов по конкретным целям, промахнулись бы, если бы им приказали разнести все постройки Императорского дворца в Токио в пух и прах. Вечером 23 мая 1945 года наши маниакально точные пилоты нанесли визит Его величеству и показали настоящий класс, когда сровняли с землей виллы аристократов, расположенные прямо у стен Императорского дворца. В ту ночь сгорел дотла и церемониальный дворец Мэйдзи. Это было нашим предупреждением императору. Если бы оно не сработало, Генри Стимсон прибег бы к другой тактике. Он уже наметил несколько густонаселенных целей для демонстрации мощи атомной бомбы, и среди них в первую очередь Киото. Ты знал об этом, Кокан?

– Нет, Сэм, не знал.

Лазар смотрел на Императорский дворец как человек, занимающийся спекуляцией недвижимостью.

– Сколько акров земли занимает территория дворца?

– Не знаю, Сэм.

– Двести сорок. Только представь, что эта огромная территория, расположенная в самом сердце Токио, пустует. Здесь обитает император, которого никто никогда не видит и которого никто, по существу, не знает. Его можно сравнить с одной из тех бесплодных впадин, которые видны на Луне, например, с морем Спокойствия.

– Разве Императорский дворец чем-то существенно отличается от Ватикана, который тоже является городом в городе?

– Ты говоришь о божественном городе?

– Наш император тоже был божественным до тех пор, пока официально не объявил себя нинген, человеком. Это произошло в 1946 году, на Новый год.

– Да, нинген. «Человеческое, слишком человеческое». И теперь все жители города должны постоянно ходить в обход, огибать огромную территорию, зияющую лишенной божественности пустотой. Императорский дворец мешает уличному движению. Почему бы не снести его? Почему бы не возвести на его месте жилые дома, пополнив рынок недвижимости? Я занялся бы этим. Оставил бы здесь место только для одного памятника – будущей могилы генерала Дугласа Макартура, последнего сегуна Японии.

– И кто же возьмет на себя роль безрассудного Ии Наосукэ и предложит последнему сегуну подобную сделку с недвижимостью?

Лазар задумался, поигрывая своим пенисом. Он пребывал в блаженном состоянии полузабытья.

– Мое непочтительное отношение к Голосу Журавля [9]шокировало тебя?

Капитан залился беззвучным смехом.

– Я храню преданность Его величеству, Сэм.

– Как и вся нация. Но представь себе, что это всего лишь ничего не стоящая имперская облигация военного времени. Однако ты можешь извлечь выгоду из бывшей стоимости этой облигации. Ты же честолюбивый писатель, почему же не хочешь написать о нем, об императоре?

– О нем? – Я рассмеялся. – Это столь же пустая затея, как и ваша мечта пополнить рынок недвижимости. Вы же прекрасно понимаете, Сэм. Никто у нас не говорит о «нем», не упоминает «его». Наш язык не любит использозать обычные персональные местоимения, мы избегаем их, и это – тайна его богатства и его бедности. И в сердце этой тайны – «он», как вы выразились, тот, кого никто, по существу, не знает. Голос среди тысячи журавлиных голосов, Драгоценный Голос, Тот, кто никогда не говорит лично, ни от имени «мы», ни от имени «я», ни от имени «он». Его величество говорит как «чин» – это древний китайский иероглиф, означающий «луна, говорящая с небесами». Вся наша нация состоит из несуществующих местоимений, обращенных к центральной тайне, существованию того, кого никто не знает, к неназываемому «Я». Неужели вы всерьез ожидаете от меня, что я назову в романе то, что неназываемо?

– Неназываемый… То есть подобный еврейскому богу Яхве? Бог Ковчега Завета, пустой темный ящик, который израильтяне таскали на своих мускулистых спинах по пустыне?

– Но Ковчег не был пуст, в нем что-то было.

– Ничего в нем не было. Лишь скрижаль завета – договор с Богом.

– А у нас нет даже договора с Богом, у нас есть лишь император, человек по своей природе, который объявил себя нашим конституционным правителем на основе принципов взаимного доверия и приязни.

– Не уподобляйся черни, не повторяй вслед за простым народом, что император вынужденно отказался от идеи своего божественного происхождения под дулом пистолета, наведенного на него Макартуром. Император никогда не придавал никакого значения идее божественного происхождения. Он бы вновь пожертвовал ею, если бы у него были гарантии, что он сохранит тайную власть.

– Какую власть?

Лазар бросил взгляд на счета, лежавшие на столе среди чашек.

– Но деньги – это не тайная власть, – возразил я. – Простой народ может цепляться за идею божественного происхождения, но циники в Токио рано или поздно заметят, что император-то голый.

– Ты считаешь императора виновным в том, что началась война?

– Скорее, возлагаю на него вину за нечто худшее – за установление мира. Нас воспитали так, что мы были готовы умереть за него. Мы верили в лозунг «Никакой капитуляции! Пусть даже погибнут сто миллионов». Но однажды утром мы проснулись и увидели, что лозунг изменился. Теперь он звучит так: «Сто миллионов раскаиваются в содеянном».

– А ты бы предпочел старый лозунг «Пусть погибнет сто миллионов»?

– То, что я предпочел бы, не имеет никакого значения. Что лучше – погибнуть или вести жалкое существование зомби? Выбор уже сделан.

Мое сердце пылало негодованием. Я чувствовал себя предателем. Меня оскорбляли собственные непочтительные слова об императоре, нарушение верности ему. В душе я все еще верил в романтическую идею божественного происхождения императора, который бросил нас, оставил, лишив права умереть.