Молодые львы - Ирвин Шоу Страница 27

– Этот лейтенантик просто без ума от меня, – насмешливо заметил Брандт.

– Но машину-то он тебе даст, – отозвался Христиан. – У него сейчас хорошее настроение.

– Я тоже без ума от него и от всех лейтенантов вообще, – продолжал Брандт. Он оглянулся, посмотрел на выкрашенные в мягкие цвета каменные стены больших домов, окружавших площадь, на рослых, лениво слоняющихся солдат в касках и серых мундирах – чужих и лишних здесь, среди французских вывесок и кафе с опущенными жалюзи. – И года не прошло, как я был в Париже последний раз, – задумчиво сказал Брандт. – На мне был синий пиджак и фланелевые брюки. Все принимали меня за англичанина и относились ко мне с исключительным вниманием. Теплой летней ночью с красивой черноволосой девушкой я подъехал на такси к чудесному ресторанчику вот тут, за углом. – Брандт мечтательно закрыл глаза и прислонился головой к бронированному боку транспортера. – Девушка резонно полагала, что единственная цель жизни женщины – ублаготворять мужчин. У нее был такой голос, что, услышав его даже за квартал, вы уже начинали испытывать к ней влечение. Перед обедом мы распили бутылку шампанского. В своем темно-синем платье девушка казалась такой скромной и юной, что даже не верилось, что всего лишь час назад я лежал с ней в постели. Мы сидели, держа друг друга за руки, и как мне сейчас кажется, на глазах у нее блестели слезы. Затем мы съели чудесный омлет и выпили бутылку шабли. В то время я и понятия не имел о каком-то лейтенанте Гарденбурге… Я знал, что часа через полтора снова окажусь в постели с девушкой, и чувствовал себя на седьмом небе.

– Да перестань ты! – воскликнул Христиан. – Моя добродетель начинает трещать.

– Но все это было в доброе старое время, – продолжал Брандт, не открывая глаз, – когда я был презренным штафиркой и не превратился еще в бравого вояку.

– Открой глаза и опустись на землю, – торопливо проговорил Христиан. – Сюда идет Гарденбург.

Они вытянулись перед подходившим лейтенантом.

– Все в порядке, – сообщил Гарденбург Брандту. – Можете взять машину.

– Благодарю вас, господин лейтенант.

– Я сам поеду с вами и захвачу с собой Гиммлера и Дистля. Ходят слухи, что наша часть будет расквартирована как раз в районе площади Оперы. Капитан посоветовал ознакомиться с обстановкой на месте. – Гарденбург попытался изобразить на лице теплую доверительную улыбку и добавил: – К тому же мы вполне заслужили маленькую прогулку для осмотра местных достопримечательностей. Поехали.

В сопровождении Христиана и Брандта он направился к одной из машин. Гиммлер уже сидел за рулем, Брандт и Христиан разместились на заднем сиденье, а лейтенант сел впереди, прямой, как жердь, – блестящий представитель немецкой армии и немецкого рейха на парижских бульварах.

Как только машина тронулась, Брандт пожал плечами и состроил гримасу. Гиммлер уверенно вел автомобиль к площади Оперы: во время отпусков он неоднократно бывал в Париже и довольно бегло говорил на ломаном французском языке. Взяв на себя обязанности гида, он обращал внимание своих спутников на наиболее интересные места, показывал кафе, которые когда-то посещал, театр-кабаре, где видел нагую американскую танцовщицу, улицу, на которой, по его словам, находился самый шикарный в мире публичный дом. Гиммлер представлял собой встречающийся в каждой армии тип ротного шута и политикана. Он был любимчиком офицеров, и они позволяли ему такие вольности, за которые других беспощадно наказывали. Лейтенант чинно сидел рядом с ним, жадно всматриваясь в безлюдные улицы. Он даже позволил себе дважды рассмеяться над шуточками Гиммлера.

Знаменитая площадь Оперы, с ее вздымающимися колоннами и широкими ступенями театрального подъезда, кишела солдатами. Их было так много, что не сразу бросалось в глаза отсутствие женщин и штатских здесь, в самом центре города.

Брандт с важным, деловым видом направился в одно из зданий, захватив с собой фотоаппарат и пленку. Христиан и лейтенант вышли из машины и принялись рассматривать величественное, увенчанное куполом здание Оперы.

– Жаль, что я не побывал здесь раньше, – задумчиво заметил лейтенант. – В мирное время здесь, наверное, чудесно.

– А вы знаете, лейтенант, – засмеялся Христиан, – я как раз думал о том же.

Гарденбург дружелюбно усмехнулся. Христиан недоумевал: почему он всегда так боялся лейтенанта? Ведь он, оказывается, простецкий малый!

Из здания выскочил Брандт.

– С делами покончено, – объявил он. – Я могу не являться сюда до полудня завтрашнего дня. Мои фотографии произведут фурор. Я рассказал, какие сделал снимки, и меня чуть тут же не произвели в полковники.

– Вы не могли бы, – обратился лейтенант к Брандту, и в его голосе впервые за все время прозвучали какие-то человеческие нотки, – вы не могли бы сфотографировать меня на фоне Оперы? Я бы послал снимок жене.

– С удовольствием, – сразу напуская на себя важный вид, ответил Брандт.

– Гиммлер, Дистль, становитесь рядом.

– Господин лейтенант, – робко возразил Христиан, – может быть, вам лучше сняться одному? Какой интерес вашей жене смотреть на нас? – Впервые за год службы Христиан осмелился в чем-то не согласиться с лейтенантом.

– О нет! – Лейтенант обнял Христиана за плечи, и тот даже подумал, уж не пьян ли Гарденбург. – Я не раз писал жене о вас, ей будет очень интересно взглянуть на вашу фотографию.

Брандт долго суетился, отыскивая нужное положение: ему хотелось, чтобы на снимок попала большая часть здания Оперы. Гиммлер шутовски осклабился, а Христиан с лейтенантом напряженно смотрели в объектив аппарата, словно присутствовали на каком-то важном историческом торжестве.

После съемки все снова уселись в машину и направились к воротам Сен-Дени. День близился к концу. В косых лучах заходящего солнца улицы казались вымершими, особенно там, где еще не было солдат и не носились военные машины. Впервые после приезда в Париж Христиан почувствовал какую-то смутную тревогу.

– Великий день, – задумчиво проговорил лейтенант, сидя рядом с водителем. – Незабываемый, исторический день. Когда-нибудь, вспоминая о нем, мы скажем: «Мы были там на заре новой эры!»

Христиан заметил, что сидевший рядом Брандт еле сдерживает смех. Но ведь этот человек долгие годы прожил во Франции, где, должно быть, и научился с таким цинизмом и насмешкой относиться ко всяким возвышенным чувствам.

– Мой отец, – продолжал лейтенант, – в четырнадцатом году дошел только до Марны. Марна!.. От нее же рукой подать до Парижа. Но Парижа он так и не увидел. А сегодня мы переправились через Марну за пять минут. Исторический день…

Лейтенант бросил острый взгляд в боковую улочку, мимо которой они проезжали. Христиан невольно заерзал на сиденье, с беспокойством поглядывая в ту же сторону.

– Гиммлер, – заговорил Гарденбург, – это не та ли самая улица?

– Какая улица, господин лейтенант?

– Ну… этот самый знаменитый дом» о котором вы говорили.