Порок сердца - Ольга Минина Страница 27

— Ты сделала аборт, да? — Кате все меньше хотелось выслушивать откровения матери. Хотелось крикнуть «замолчи», но она сидела, стиснув руки.

— Катя, не перебивай меня, мне тяжело говорить. Я забеременела тобой, и тут разразился жуткий скандал. Гену обвинили в совращении малолетнего. Скандал раздул Анатолий Михайлович, директор вашего клуба, он был тогда директором школы. Ему якобы написали анонимку. Ты не представляешь, как это было страшно в те годы. Официально все замалчивалось, но слухи просочились. Весь город шептался, криво ухмыляясь и закатывая глазки. Нас всех, кто у него учился, унизительно допрашивали, и девочек и мальчиков, но никто слова плохого про любимого учителя не сказал. Школу в городе за глаза обзывали рассадником разврата. Гену посадили в тюрьму, пока велось следствие.

— Господи, какая гадость, кому все это надо было делать?

— Не знаю, ему все завидовали: талантливый преподаватель, сердцеед, а танцевал как бог! Школа благодаря ему была знаменита далеко за пределами области. И тут такое. Я очень испугалась! Дура молодая. Не знала, что делать. Ревела ночи напролет. Боялась за тебя, за себя, Гену подставить и что мать меня убьет. Про аборт у меня даже мысли не было, как и про то, что Гена хоть в чем-то виноват. А с ним мне было даже не переговорить. Я открылась самому близкому другу, однокласснику Феде, а он сказал, что любит меня еще с третьего класса и готов на мне жениться, с тобой в животе, хоть завтра. В общем, наврали мы матерям, побили они нас, а через неделю поженили. Так я вышла замуж за своего спасителя и дала тебе его фамилию.

— Ты хочешь сказать, что мой отец — Папаген? — На Катю накатила тяжелая волна усталости. — Боже, ну конечно! Это все объясняет! По-другому и быть не могло, а я-то, дура, все думала, в кого я так танцы люблю. Не в тебя же и не в этого…

— Не смей говорить ничего такого про отца!

— Он мне не отец!

— А кто тебя, дуру, на руках носил, по врачам таскался да с ложечки кормил, пока я на работе гробилась? Кто тебя к книжкам твоим дурацким пристрастил, кто от меня, дуры злобной, защищал?

— Да, все так. Мы были друзьями. А еще папочка мыл меня в ванной до десяти лет и укладывал в постельку, пока ты работала сверхурочно. Все было так мило и невинно. Я помню, как ты застукала нас в ванной и устроила ему скандал. Ты думала, что я уже сплю. А я не спала и всю ночь переживала за бедного папу, ведь ему ни за что досталось от злобной мегерыбезотцовщины, у которой просто никогда не было такого классного отца.

— Что за бред? Как тебе не стыдно.

— Мне теперь стыдно. А тогда, я еще до двенадцати лет позволяла доброму папе помыть себя в твое отсутствие. Наша с ним тайна. Это так сближало. Пока у меня не начали расти сиськи и я не стала запираться в ванной.

— Дрянь! Какая же ты дрянь! Маленькая испорченная дрянь!

— Конечно, я дрянь. Ведь это не ты, а я предала Папагена и всю жизнь живу с нелюбимым слизняком, которому я даже ребенка не родила, и даю ему по большим праздникам из благодарности. А сама небось по ночам к Папагену бегаешь? Федю не жалко?

— Ты не можешь меня судить! Я на тебя свою молодость угробила, с работы не вылезала, в уродину превратилась. Я в тебя всю душу вкладывала, а ты?! Я знала, что этот разговор добром не кончится. Ты посмотри на себя, на кого ты только похожа!

— Надеюсь, что на Папагена. Если ты еще с кем-нибудь тогда не трахалась…

Звонкая пощечина на миг ослепила и оглушила Катю.

— Вот и поговорили. Все обсудили. Прощай! — Она бросилась из часовни на улицу.

Катя остановилась отдышаться. Это была та же улица, что и два дня назад, когда они с Женей вышли из больницы такие счастливые. Ничего вокруг не изменилось. Но сейчас она всем своим существом ощутила конец детских иллюзий. Что-то навсегда сломалось у нее внутри. Женя там такой одинокий и родной, сидит у дверей реанимации и ждет ее, ждет свою Катю. Но он не знает, что придет к нему уже совсем другой человек и возврата к прошлой, легкой и наивной Кате больше нет.

А в реанимацию к Папагену их в этот раз так и не пустили.