Душераздирающее творение ошеломляющего гения - Дейв Эггерс Страница 27

Я-то мечтал о студии. Много лет я представлял себе свое первое после колледжа съемное жилье: огромное необжитое пространство с высокими потолками и облезлой краской, оголившейся кладкой, водопроводными трубами и батареями, — огромное пространство, все открытое, чтобы я мог там рисовать — создавать и хранить колоссальные полотна, — разбрасывать вещи, а может, повесил бы баскетбольное кольцо или устроил маленький хоккейный каток. Жилье должно быть у Залива, и чтобы рядом был парк, и БАРТ, продуктовые магазины и так далее. Я позвонил по нескольким объявлениям в Окленде.

— А что там за район, — поинтересовался я.

— По правде сказать, райончик еще тот. Но на этом участке запираются ворота.

— Ворота? А парк там есть?

— Парк?

— Ну да, со мной восьмилетний ребенок. Там есть поблизости парк?

— Я вас умоляю. Давайте говорить серьезно.

Даже когда мы соглашались на одноэтажный дом с двумя спальнями на равнине, люди были к нам недобры, неприветливы. Я ждал от всех распростертых объятий, ждал благодарности за то, что мы, трагические посланники Господа, спустились с облаков и согласились пожить в их глупых домишках. Реакция же, с которой мы сталкивались, пугающе напоминала безразличие.

В самом начале у нас был вариант: дом с двумя спальнями и двориком, в северном Беркли; мы позвонили; по голосу показалось, что собеседник нам рад, да и человек незлой. Но потом, теплым ясным днем, мы к нему приехали. Вылезли из нашей красной машинки и направились к нему, а он стоял на крыльце, и виду него был обалделый.

— Это и есть ваш брат?

— Ага.

— О-о, — протянул он с некоторым усилием, как будто «о» было яйцом, которое он с силой выпихивал изо рта. — Господи, я-то решил, что вы постарше. Парни, вам сколько лет вообще?

— Мне двадцать два. Ему — девять.

— А в объявлении было сказано, что у него есть доход. Ну и как это понимать?

Я рассказал про социальную страховку. Рассказал про наследство. Я старался говорить весело и специально напирал на то, что да, мы понимаем, ситуация несколько необычная, но все-таки не то чтобы из ряда вон выхо…

Он покачал головой, скрестив на груди руки. Мы по-прежнему стояли на дорожке. В дом нас не пригласили.

— Вот что, друзья, я не хочу зря тратить ваше время. Если честно, я ищу супружескую пару, и желательно — постарше.

Ветер принес нам запах белых цветов, такие повсюду растут на кустах. Рододендроны, да?

— Улавливаете ход мысли? — спросил он.

* * *

В БАРТе, направляясь на матч «Эйз» [53], мы с Тофом сидели рядом и читали, а напротив ехала молодая женщина, латиноамериканка чуть постарше меня, и с ней дочка чуть помладше Тофа. Эта женщина, маленькая, в белой рубашке, играла с волосами дочери, а та пила сок из пакета. Они могли быть и сестрами — с разницей в возрасте больше, чем у меня с Тофом, — или все-таки это ее мать? Если ей двадцать пять, а девочке семь… вполне укладывается. Выглядели они очень милыми. Никаких колец у женщины не было. Интересно, могли бы все мы поселиться вместе? Она бы все поняла. Она бы уже знала, как это бывает. Мы могли бы вести совместное хозяйство. Получилось бы отлично: все обязанности распределены, никаких проблем с присмотром за детьми. Тоф с девочкой подружились бы и, может быть, в конце концов поженились… И мы с этой женщиной тоже бы могли быть вместе. Впрочем, судя по ее виду, мужчина у нее есть. Правда? Уверенный взгляд. Спокойствие. Не просто мужчина — еще и хороший человек. Наверное, здоровяк к тому же. Мужик, который зарабатывает на жизнь тем, что таскает тяжести. Или мог бы, если б захотел. Она принялась накручивать локоны девочки на палец — одно движение, другое, черный локон натягивается… Но ведь совсем необязательно, чтобы у нас что-то было романтично. У нас может быть просто счастливый дом. Ее мужчина — предположим, Фил, — отнесется к этому с пониманием, он будет в курсе. Но жить с нами не станет. Это было бы чересчур. И на ночь оставаться не будет. Никаких хождений в нижнем белье, никаких совместных ванн-душей. Впрочем, может быть, у нее и нет никого. Фил уехал. Фила призвали в армию. У него перуанское гражданство, и его призвали в армию, а мы тебе от всей души сочувствуем, но жизнь — это жизнь, извини, Фил. Вот. А как мы обставим дом? Это не так-то просто. Впрочем, я буду со всем соглашаться. Да, соглашаться. Ради того, чтобы жить в счастливом светлом доме, чтобы они с Тофом валялись на животах на ковре в своей комнате и вместе читали книжку, — да я соглашусь с чем угодно.

В середине августа я, уже отчаявшись, смотрел саманный домик в нескольких кварталах от новой квартиры Бет. Хозяйка, крупная черная женщина средних лет, немного напоминала ту женщину с Библией, которая в последние дни была рядом с моей матерью. Дом идеальный. Вернее, никаким идеальным он не был, но все же намного менее неидеальный, чем все остальные. Сын хозяйки — она тоже была матерью-одиночкой — недавно поступил в колледж, и она собиралась переезжать в Нью-Мексико. Размеры дома нас почти устраивали, со стороны улицы он был уютно прикрыт густой зеленью. Там имелся задний дворик, терраса, сарай, даже застекленная веранда — не было посудомоечной и стиральной машины, но теперь, всего за несколько недель до начала учебного года, это было не так уж важно, и когда хозяйка заговорила о деньгах, я выложил главный козырь.

— Беспокоит меня, что вы нигде не работаете, — сказала она.

— Знаете, — выпалил я, — мы можем платить. У нас есть деньги. Хотите, мы заплатим вам за год вперед?

Ее глаза расширились.

Итак, мы выписали чек. К тому моменту полностью испарилось ощущение бережливости. Мы выросли в доме, где пояса всегда были туго затянуты, где просить у отца $ 5 значило тяжелейший вздох в ответ и требование представить детализированный план погашения задолженности. С матерью все было еще хуже: мы даже никогда не закупались в Лэйк-Форесте, где все было слишком дорого; вместо этого мы отправлялись за десять, двадцать, тридцать миль, в «Маршаллз» или «Ти-Джей Макс» на распродажи и закупали массово. Раз в год все залезали в «пинто» и ехали куда-то в западную часть Чикаго, в магазин «Синофски», где по $ 4–5 дюжинами покупали чуть бракованные рубашки для регби — на них были прорехи там и тут, лишние пуговицы, воротнички, испорченные отбеливателем, где розовое полиняло на белое. Мы росли с диким ощущением когнитивного диссонанса: мы знали, что живем в приличном городе — наши двоюродные братья-сестры, жившие восточнее, часто нам на это указывали, — но если так, то почему же мать так громко возмущалась, что ей не хватает на основные продукты питания? «На что я завтра куплю молока?» — кричала она отцу из кухни. Отец, который порой по году сидел без работы, казалось, не разделял ее опасений: казалось, он уже все придумал. А мы были готовы к внезапной нужде и ждали ее, когда нас посреди ночи вытурят из дома и отправят в многоквартирный дом у шоссе на окраине города. И мы превратимся в тех детей.