Братья - Крис МакКормик Страница 27

– Стихи… – произнес я. – А как долго вы были его преподавателем?

– Несколько лет. Мы познакомились в семьдесят пятом, когда он только переехал в США. У него была пара друзей – ребята учились у меня, а потом он и сам присоединился. Он совсем не говорил по-английски, но мы быстро достигли значительного прогресса. Было довольно забавно: тут ведь как здороваются – «Хай!» А по-армянски «хай-ка» означает: а где тут армянин? Так вот, поначалу у него было совершенно опрокинутое лицо, и он буквально вздрагивал, когда слышал «Хай!». И все спрашивал: «Откуда, мол, все тут знают, что я из Армении?» Так что пришлось объяснять, что просто здесь так приветствуют друг друга. А он-то думал, что его хотят обидеть.

Женщина рассмеялась и добавила:

– К тому времени, как ему удалось устроиться на работу в том баре, «Выстрел», он уже вполне сносно говорил. Ну, если не считать некоторых слов-паразитов.

Я понял, что имела в виду Валентина, – словечко «бро». Аво подхватил его у завсегдатая бара, сына священника-пятидесятника, который называл остальных людей братьями и сестрами. Ну, если точнее – «бро». Как бы то ни было, редуцированное словцо намертво застряло в лексиконе Аво и пустило обширные корни. Аво употреблял его, словно некий знак препинания: «Эй, бро, когда следующее выступление?» Или: «Слушай, бро, мне нравится этот штат – лошадей здесь поболее будет, нежели людей!» Еще он мог сказать: «А расскажи-ка мне что-нибудь о твоем младшем, брателло!» Поначалу это звучало довольно забавно, потом я привык, и вот теперь, оглядываясь в прошлое, я испытывал какое-то трогательное чувство. Все это никак нельзя измерить, сосчитать, дать количественную оценку, но мне кажется, что именно это слово – «бро» – превратило Аво в настоящего американца, а все прочее – гражданство, музыка, еда, стиль одежды и так далее – не оказало на него никакого влияния.

– «Выстрел»… – вздохнула Валентина. – Как же я скучаю по тем временам! Я специально возила туда Дарью прогуляться, чтобы посидеть в баре. Это была своего рода уловка – тайно от всех прийти туда.

– Н-да, все очень изменилось, – сказал я. – Теперь там розовые волосы и все такое…

– Да странно все это. Действительно, все меняется. Мы состарились. После того как Лонгтин уволился, меня уже не пускали в бар с собакой. Пришлось забыть про это место.

– Валентина, – сказал я, – тут вот парни из этого бара сказали мне про одного невысокого мужичка в костюме. Он что, тоже учился у вас?

Женщина подцепила печеньице, что лежало на тарелке между нами, и поднесла ко рту.

– Вы сыщик? Полицейский?

– Что, похож на копа? – рассмеялся я.

– Ну, тот человек тоже спрашивал меня про Аво, хотя и зашел с другой стороны.

Валентина проглотила кусочек печенья и продолжила:

– Мы с Аво на тот момент не виделись около двух лет. Я понятия не имела, где он. А может, он вернулся в Армению. Не всем подходит эта страна торговых центров, особенно если ты приехал из Советского Союза… Тот мужчина в костюме – это его двоюродный брат. Мне он показался довольно-таки милым человеком, помоему, он разыскивал своих родных, вот и все. Когда он пришел ко мне, он сидел как раз на вашем месте, и костюм у него был прямо-таки с иголочки, какого-то оранжевого цвета, и еще шелковый голубой жилет и галстук… Он вежливо попросил, чтобы я не позволяла Дарье прыгать ему на колени, – понятно, костюм был очень уж хорош и прекрасно подогнан по его щуплой фигуре, ведь обычно на таких костюмы болтаются, как на вешалке. Было довольно странно, что они с Аво родственники. Короче, он сел на этот самый стул, и мы немного поговорили. Молодой человек хорошо владел английским, ну, разве что речь его отличалась некоторой манерностью. Я сказала ему, что Аво собирается перевести на английский язык стихи Туманяна, и он заверил меня, что, скорее всего, так и будет – Аво не отступится. Аво крупный, сказал он, но у него утонченное восприятие. Готова подтвердить. Однажды я помогала Аво переводить показания свидетелей преступлений турок, и там был рассказ одного мальчика, который забрался на дерево и видел, как солдат отрезал голову его отцу. Я бы употребила именно этот глагол – «отрезать», но Аво считал, что более уместным будет глагол «сорвать». Я стала объяснять, что срывают цветы или фрукты, но Аво не согласился. «Сорвал», – сказал он. У него действительно очень тонкое восприятие, даже на уровне языка. Я постоянно рассказываю эту историю моим ученикам. У нас на витринах, где выставлены недорогие изделия, написано «фианит» или «цирконий», никто не будет писать «заменитель бриллианта». А я, разговаривая с вами, употребляю слово «геноцид», но мне оно кажется чересчур академичным. С теткой мы говорим «потрясение» или «разрыв». Согласитесь, смысл меняется. Слово может резко менять восприятие мира.

Я размышлял о языке, которому сам обучил Аво, – о языке рестлинга. Я показал ему, как можно рассказывать свою историю при помощи тела, как сосредоточиться на каждом мускуле, каждом сухожилии; о мимике, о том, как правильно раздвигать пальцы, как дразнить соперника и как выделываться перед публикой, как выбрать кого-нибудь из толпы зрителей и одарить своим вниманием. И еще чемпионский пояс – обязательно через левое плечо, и уже потом сбросить, когда вышел на ринг. Я не хотел, чтобы Аво, как все, пролезал через канаты. Ему хватало роста, чтобы переступить верхний канат, и это еще больше подчеркивало его габариты. Я разъяснил ему, как прижать соперника, которого он ценит и уважает, и как прижать джоббера одной лишь ногой. Я научил его приему no-sell, то есть притвориться обессилевшим, не оказывать сопротивления сопернику, отскакивать от него, словно мотоцикл при столкновении с прицепом фуры. Научил приему «двойной топор» ^[12], причем трехкратному, чтобы на середине ринга зажать захватом «беби-фейса» ^[13] и поввыпендриваться перед негодующей публикой, прижимая соперника к полу. Показал, как поиграть на чувствах толпы, которая уже не верит, что их любимец сможет вернуться в бой. Я научил его уловкам, как грамотно бить соперника по глазам, как не обращать внимания на рефери и наслаждаться негодующей реакцией зала. А когда «беби-фейс» рвался в бой, я сказал, чтобы Броу ложился на пол и терпел захват, но его рука при этом должна была сохранять силу. Важно было дотянуться до огораживающего ринг каната. Я сказал, что большой палец его руки должен дергаться, словно смертельно раненная, но все еще опасная ядовитая змея, хотя прикосновение к канату формально знаменовало его – Броубитера – поражение. Убедив публику в том, что их любимец победил, Броу красиво завершал свою уловку. «На ринге ты рассказываешь историю, – объяснял я ему, – а твое тело – это и есть твой язык. Люди платят не за то, чтобы увидеть подлинную жизнь, – они хотят показной справедливости. Мы же до последнего оттягиваем финал, и справедливость наконец торжествует. Максимальный эффект! Понимаешь меня?» – «Конечно, я все понял!» – отвечал Аво.