Двойной язык - Уильям Голдинг Страница 26

Эта ночь, после того как он ушел. Я попыталась стать философом, но не знала как. Дело было в богах. Ион сказал, что в Египте есть новый бог, которого философы слепили из останков трех старых. Я записала в уме спросить у Иона имя этого бога, и он ответил: Серапис. Но здесь что-то не так. Беда со старыми богами в том, что они, если их свести вместе, вступают в драку. В конце-то концов поведение Ареса и Афродиты на продуваемой ветрами равнине было предосудительным. Создавая связку богов, ничего не достигаешь, потому что одновременно глядишь в двух направлениях и застреваешь на месте. В какой-то момент моих размышлений я вспомнила, как боги повернулись – но если вспоминать через столько времени, что-то меняется. Они повернули мне спины. Или я повернула их спины за них – так, как вы иногда поворачиваете маленькую статуэтку своего любимого бога спиной к себе, чтобы он не видел, чем вы занимаетесь. Из чего как будто следует, что даже совсем девочкой я на самом деле не слишком верила… нет – не слишком нуждалась в Олимпийцах. Так что бездна пустоты, к которой, мне чудилось, я пришла и перед которой я лежала в горе, была… вроде как богом? Нет. Пустота – это пустота, ничто. Волосы у меня зашевелились, а кожу на спине заморозило. Я была неверующей. Я была проклятой. Я быстро перемешала свои мысли, пока они не стали приемлемыми: Зевс, отец людей и богов, Артемида безжалостная, Гера, ревнивая жена, из-за чего, насколько я могла судить, все жены ревнивы… или наоборот. Я хотела, нет, правда хотела быть мальчиком. Нет, не ради свободы ходить и ездить, куда захочу, но ради свободы думать, что угодно, следовать за любой мыслью туда, куда она могла привести, если это и есть логика. Я сказала себе: спроси Иона. Как похоже на женщину! Но я не была похожа на остальных женщин в другом – в том, что я не верила Иону, или только иногда. Во что верил Ион? В немногое, если вообще во что-то, причем это менялось, пока он говорил, следуя за словами к остроумному заключению. Что угодно, лишь бы посмеяться. Но не над Олимпийцами, если рассматривать их как воплощение греческого. О да! За время нашего знакомства Ион изменился. В ранние дни он смело позволял мне увидеть, что не верит даже во Вселенского Отца. Но следил, чтобы это не было явным, если он находился среди чужеземцев – варваров, – так как это умаляло бы его истинную любовь, которой, как я все больше убеждалась, была просто сама Эллада, воплощение греческого, громокипящий перечень имен начиная с глубокой древности, какого больше нет нигде на земле. Но в последние дни мне порой казалось, что он, быть может, начал немножко верить и даже думать, что быть жрецом, как он, это нечто осязаемое. И значит, никакого Иона, никаких моих вопросов, которые могли бы нарушить его усталый, его стареющий подход к тайне. Пусть себе верит, что вопреки римлянам когда-нибудь Греция, Эллада вновь станет сама собой.

Но если не Ион, то кто? Ответ был один. Бог. Спроси оракула для себя самой. Спроси оракула, если он существует. Что за вздор? Парадокс – вот что они сказали бы? И тогда – бездна пустоты? И гекзаметры. И порой оракул оправдывал себя. Чаще всего с помощью того, что Ион называл спасительной зацепкой. В ответе всегда было что-нибудь, поддающееся другим истолкованиям. Даже если я была слишком однозначной, в передаче Иона слова тонко изменялись, однозначность умерялась, возникала альтернатива. О да! Вместе мы были очень находчивы. А иногда нам выпадала удача. Если добавить случайные удачи к информационной службе, которую голубиная почта Иона делила со всеми остальными оракулами от Сивы до оракула в Касситеридесе на Северном полюсе, то временами мы были очень, очень удачливы. Но никогда, как Крез с его ягненком и его черепахой в бронзовом котле [7]! Да и вопросов задавалось меньше, и были они малозначащими. Как и дары. От золота мы через афинские драхмы спустились к серебру. Иногда мы не получали ничего, кроме письма с благодарностью. А иногда не получали и его. Однако это были Дельфы, легендарно богатые Дельфы. Ион как-то заметил, что кровля зала Пифии – Пифиона – требует осмотра. И не успела я оглянуться, как по черепице уже ползал приглашенный им знаменитый афинский зодчий. Андокид был низок ростом, очень волосат и порядочный богохульник. Наши храмы он называл «сундуками богов», а сокровищницы – денежными сундуками. Не знаю, как он называл меня за глаза, но со мной он держался вполне почтительно, хотя к этому времени я уже привыкла ходить с открытым лицом. В конце-то концов он происходил из Афин, где прощают все, кроме скуки. Он не прибегнул к обинякам.

– Тут оставаться нельзя.

Я поглядела на Иона:

– Не может же быть настолько плохо!

– Может не может, а есть, – сказал Андокид. – Даже микенская кладка не вечна. А всему тут не меньше тысячи лет. Свинец разъело на куски, и половина плит еле держится.

– А нельзя это все так и оставить?

– Да, можно, – сказал Андокид. – Если госпожа хочет, чтобы будущей зимой все рухнуло ей на голову.

– Но куда мне переехать?

– Я твой опекун, – сказал Ион, в крайнем случае можешь поселиться у меня.

– Я видел тут много пустующих домов, – сказал Андокид. – Если я останусь тут следить за починкой кровли, мне понадобится дом.