Обретение крыльев - Сью Монк Кид Страница 26

Мистер Уильямс подался вперед и обратился к отцу:

– Сэр, у моего деда была мечта – дать нашему городу магазин серебряных изделий, который был бы достоин магазина, открытого вашим дедом Джоном Полом Гримке. Он находился на углу Куин и Митинг-стрит, не так ли? Мой дед считал вашего величайшим серебряных дел мастером в стране, превосходящим мистера Ревира.

О-о, какой находчивый человек! Я повернулась в кресле, чтобы лучше рассмотреть его. Дал нам понять в форме комплимента, что он здесь не единственный выходец из класса торговцев. Разумеется, разница в том, что Джон Пол Гримке удачно использовал прибыль от магазина: вложил ее в хлопковый бизнес и земельные участки на юге страны. Будучи амбициозным и расчетливым, он проложил себе путь в аристократические круги Чарльстона. Тем не менее мистер Уильямс вовремя нанес удар.

Пристально посмотрев на него, отец произнес одно слово:

– Понимаю.

Думаю, в тот момент отец действительно разгадал мистера Уильямса.

Томфри подал чай с бисквитами, и разговор опять перешел на банальности, но прервался, едва прогремела барабанная дробь. Мистер Уильямс поднялся, и я почувствовала себя опустошенной. К моему удивлению, мама настойчиво приглашала его вновь посетить нас, и я заметила, как в изумлении поднялась густая отцовская бровь.

– Можно, я провожу гостя до двери? – спросила я.

– Конечно, дорогая, но с вами пойдет Томфри.

Мы вышли из комнаты вслед за Томфри, а за дверью мистер Уильямс остановился и положил ладонь мне на плечо.

– Вы сегодня очаровательны, – прошептал он, приближая свое лицо к моему. – Соблаговолите подарить мне прядь своих волос, чтобы не так больно было расставаться.

– Прядь волос?

– Как знак вашей любви.

Я поднесла куриные перья к пылающему лицу.

Он вложил мне в ладонь белый носовой платок.

– Заверните в него прядь и перекиньте через ограду на Джордж-стрит. Я буду ждать.

Сделав это волнующее распоряжение, он улыбнулся мне – и как улыбнулся! – и направился к двери, где в нетерпении ждал Томфри.

Возвращаясь в гостиную к родителям, я остановилась у двери и услышала разговор о себе.

– Джон, нам следует проявить здравомыслие. Он может оказаться ее единственным шансом.

– Полагаешь, у нашей дочери так мало перспек тив на замужество, что лучше этого ей не найти?

– Его семья не бедная. Они вполне зажиточные.

– Но, Мэри, это семья торговцев.

– Мужчина ухаживает за Сарой, и, скорей всего, это лучшее, на что она может рассчитывать.

Немного огорчившись, я бросилась к себе в комнату, чтобы выполнить тайную миссию. Над моим столом при свете лампы склонилась Подарочек, нахмурив лоб, она пыталась читать сложную поэму «Леонид», оду мужчинам и войнам. Как всегда, на шее у нее болтался мешочек с корой, листьями и желудями дуба с заднего двора.

– Быстрей! – выпалила я. – Возьми из ящика ножницы и отрежь прядь моих волос.

Прищурившись, она не сдвинулась с места.

– Зачем?

– Просто сделай, и все!

Я сгорала от нетерпения, но, увидев, что ее обижает мой тон, объяснила причину.

Она отрезала прядь длиной с мой палец, посмотрела, как я заворачиваю волосы в носовой платок. После чего спустилась за мной в сад, где я разглядела сквозь забор палисадника темную фигуру, прислонившуюся к оштукатуренной кирпичной стене дома Дюпре на той стороне улицы.

– Это он? – спросила Подарочек.

Испугавшись, что он услышит, я зашикала на нее, а потом швырнула через забор любовное послание. Оно упало на разбитые ракушки, которыми была усыпана улица.

* * *

На следующий день отец объявил, что мы немедленно отправляемся в Белмонт. Из-за предстоящего бракосочетания Томаса было решено, что этой весной отец уедет на северную плантацию один. А теперь вдруг всей семье предстоял лихорадочный массовый исход. Неужели отец думал, что никто не понимает – дело в неугодном сыне серебряных дел мастера?

Я второпях написала письмо и оставила его Томфри для отправки.

17 марта

Дорогой мистер Уильямс!

С сожалением должна сообщить вам, что этим утром мое семейство уезжает из Чарльстона. Я вернусь только в середине мая. Наш поспешный отъезд не позволяет мне лично с вами попрощаться, о чем я очень сожалею. Надеюсь, что по возвращении в цивилизацию смогу вновь пригласить вас в наш дом на Ист-Бей. Думаю, вы нашли платок с его содержимым, сохраните его.

С теплыми пожеланиями от Сары Гримке.

Семь недель разлуки с мистером Уильямсом стали для меня настоящим мучением. Между тем я занялась устройством лазарета для рабов на плантации, разместив его в углу прядильни. Много лет назад здесь уже был лазарет, но потом пришел в запустение, и рабыня Пегги, пряха, приспособилась хранить на старых койках чесаную шерсть. Нина помогла мне отскрести один угол и собрать аптечку из лекарств, целебных мазей и трав, которые я выпрашивала или смешивала сама на кухне. Вскоре появились больные, да так много, что надсмотрщик пожаловался отцу, мол, моя лечебница нарушает работу на плантации. Я ожидала, что отец запретит лазарет, но он оставил все как есть, предупредив, правда, что у рабов найдется масса способов злоупотребить моей добротой.

Мама же едва не прикрыла эту лавочку. Узнав, что я провела ночь у постели пятнадцатилетней девочки с родильной горячкой, она закрыла лазарет на два дня, но потом сдалась.

– Ты ведешь себя неосмотрительно, – сказала она и добавила, почти угадав правду: – Догадываюсь, что тобой движет не сострадание, а потребность отвлечься от мыслей о мистере Уильямсе.

Вечерами от нечего делать мы с Мэри шили, пили чай или рисовали пейзажи, а Нина играла у моих ног. Все это происходило в душной гостиной при скудном свете из окон, занавешенных бархатными шторами цвета отцовского портвейна. Единственной отдушиной были прогулки верхом на резвом жеребце по кличке Хирам. Его мне подарили на четырнадцатилетие, и, поскольку он не подпадал под категорию раба, рабовладельца или красивого ухажера, мне позволялось просто любить его. Улучив минуту, когда можно было улизнуть из гостиной, я садилась на Хирама и, кипя изнутри, скакала галопом на бешеной скорости по полям и холмам. Свирепые ветры гуляли по лазурным небесам, жирные дикие утки мелькали в облаках. Заборы вдоль узких улочек были в жасминном цвету, источавшем сладкий и душный мускусный аромат. На этих прогулках меня охватывала та же пьянящая чувственность, что и в медной ванне, где я полулежала, откинувшись на спину. Возвращалась я обычно в сумерках.

Мама только раз разрешила мне написать мистеру Уильямсу. Второе послание, по ее словам, стало бы «вопиющей несдержанностью». Ответа не последовало. Мэри тоже не получала писем от суженого и ругала почту, поэтому я чрезмерно не волновалась, но каждый день спрашивала себя, увижу ли по возвращении мистера Уильямса и его улыбку. Вся надежда на колдовские чары пряди моих рыжих волос. Я не слишком отличалась от Подарочка, которая носила на шее древесную кору и желуди, хотя и не признавалась в этом даже себе.