Факультет патологии - Александр Минчин Страница 26

— Знаешь что-нибудь?

— Что там за три учения Павлова?

Она бы мне хотела помочь, но сама не знает ничего про Павлова, так как он написал много книг, а прочитать их только у ненормального хватит времени.

Она собирается со мной еще потрепаться, так как свой билет знает полностью, но в этот момент раздается голос:

— Девушка, вот вы… Лиля спрашивает: «Я?»

— Да. Судя по всему (интересно, по чему?), вы уже готовы, раз разговариваете с молодым человеком. Поэтому идите отвечать и разговаривать со мной, а молодому человеку мы не будем мешать готовиться. — Она уходит к нему и отвечает.

Я созерцаю снова свой билет № 12. И даже не могу вспомнить, о чем там буржуазная теория Морено! Какие-то куски застряли в голове, а ничего целого не получается. В чем там идея? Я не помню, не то в тетрадке этого не было.

Если я не сдам зачет, меня не допустят до экзаменов, если не допустят до экзаменов — я их не сдам и меня исключат из института, папа не переживет этого, мама повесится. И все из-за этой проклятой психологии. Я грозно гляжу на преподавателя и говорю сам себе: ну, погоди, я сейчас с тобой разберусь, я тебе дам мою семью разрушать! Ничтожество! — Мне главное завести себя.

Лилька счастливая вскакивает, он ласково смотрит на нее, оглядывая до пола, ему, похоже, правда, девочки, молодые, нравятся. Жаль, что я не девочка и не молодая. Для разнообразия.

— Ну-с, молодой человек, ваша очередь.

Он смотрит на меня. Я встаю, ноги как каменные, и нет, главное, нет легкости у меня трепаться. А это значит не проскочу, потому что все зависит от языка.

— Как вас зовут?

— Саша, — отвечаю я.

— А отчество? — Зачем ему еще мое отчество: полустарый козел, совсем помешался.

— Зосимович, — говорю я.

— Да что вы, какое редкое отчество, и у меня такое же.

«Какое счастье!» — говорю я про себя. Он улыбается мне приветливо, вроде как смягчился.

— Значит, Александр Зосимович, что же, это приятно. Какой же у вас номер билета?

— Номер двенадцать.

— С какого бы вопроса вы хотели начать?

— Можно с любого?

— Да, конечно.

— Тогда со второго.

Прекрасно, думаю, сейчас я ему на втором разверну широкое полотно буржуазного капитализма, загнивающей жизни, а с первым как-нибудь выкручусь, а может, ему и вовсе слушать не захочется. Потому что второй растяну на полчаса, появилась возможность прорваться, и язык заработал у меня.

— А что у вас вторым вопросом?

— Теория Морено.

— Что ж, прекрасная тема, начинайте, — поддержал он меня.

Какая там, к черту, тема, там всего два листа было.

И я начал. Я выдал ему все, что знал про капитализм, буржуазию, угнетателей мирового пролетариата, финансовую олигархию, отбросы общества, американскую порочную систему, порнографию по телевидению и еще много всякого разного. А в конце так, осторожно, коснулся теории Морено и того, что было написано там на двух листочках.

Он откинулся:

— Что ж, молодой человек, я рад, что вы настолько эрудированы и всесторонне образованы. Только ответьте мне, в чем же суть, сама идея, главный стержень теории ученого Морено?

Вот этого я как раз и не знал, то ли там не было написано, то ли я не помнил. Я вообще не знал, что он ученый, этот Морено, я думал, он просто так, от нечего делать этой хер…, то есть теорией занимался.

— Основная же идея, суть, мысль, я бы сказал, теории ученого Морено в том… — начал я и осторожно стал виться вокруг, пробираясь в сумерках незнания и полной тьме непонимания, чутко реагируя, как сверхчувствительный барометр, на его покачивания головой, либо мимику лица, либо движения, — словом, малейшую реакцию, штрих, черточку, былинку, деталечку. Чтобы извлечь что-то.

— Основная идея, — перебил он меня и выдал всю теорию Морено от начала до конца.

— Вот я и говорю, что ученый Морено (мне очень понравилось, что он ученый) доказывает… — и я перерассказал ему все, что он рассказывал, только своими словами.

Мы остановились от нашего ответа и замерли.

— Ну что ж, — говорит он, — мне понравился ваш ответ на этот вопрос, видно — вы над ним работали и что человек вы начитанный, думающий, интересующийся психологией, — (разрядка — моя). (Я чуть не заорал от плача и восторга. — А теперь перейдем к первому вопросу об учении академика Павлова.

— Как? — не понял я.

— У вас же два вопроса в билете было? Верно?

Вот злодей, я думал, после нашего блестящего ответа, второй вопрос, который стоял первым, про Павлова, он не будет спрашивать.

Преподаватель улыбается:

— Я понимаю, что теорию Морено вы знали прекрасно, поэтому и начали с нее, то есть со второго вопроса…

— Но вы же сами пред…

— Да, конечно, я ничего не отрицаю! Но мне бы еще хотелось послушать ваши мысли и о системе великого академика.

Психолог проклятый, все вычислил. Какого фига он мне тогда рассказывал про заграничного Морено, раз я сам все знал, лучше б рассказал про Павлова, отечественного ученого. (Про последнего я знал, что он ученый, но это мне не нравилось, так как больше ничего о нем не знал я.) Непатриотично поступил.

И с нелегкой душой я взялся за Павлова.

Я напрягал и терзал свою память, вспоминая все, что говорил мой папа про Павлова, о Павлове, под Павлова, он старался меня воспитывать по его системе и Пирогова, хотя в чем заключалось это, мне было темно и непонятно, я все равно бессистемный вырос. Я уже три раза упоминал собаку Павлова с ее рефлексами и трижды клял, что она, эта собака, не делала ничего другого, как глотала. Так как говорить (работать) было не с чем, не мог же я все время говорить только о том, что она глотала, ну была еще у нее слюна, но смаковать и составлять заход из двадцати предложений об одной слюне у собаки Павлова вроде было даже не гигиенично как-то, подумает, что я еще патологичный и из головы у меня не идет собачья слюна.

Короче я сказал: мать твою за ногу, собака Павлова, и сам спросил себя: кто твоя мать была? А он услышал.

— Что вы там сказали о матери? Правильно, правильно, Павлов упоминал материнские рефлексы, он вообще считал, что все на инстинктах построено.

И тут у меня родилась в голове гениальная мысль. Они у меня иногда рождаются, эти мысли, на мою же голову.

— Однако помимо Павлова существовала другая теория известного ученого Зигмунда Фрейда.

И, перейдя к нему, я оседлал своего коня и повел разговор, абсолютно противоположный учению Павлова, об учении Фрейда.

Фрейдом я натолкался в прошлом году, когда был знаком с одной девочкой с моего прошлого курса, у которой папа работал за границей и который привез книгу Фрейда «Избранные произведения», выпущенную в Лондоне на русском языке.