Резинки - Ален Роб-Грийе Страница 26

— Алло! Это отдел регистрации приезжих?

Одновременно он не сводит с Валласа осуждающего взгляда.

— Это говорят из кафе «Союзники», дом десять по улице Землемеров… Надо зарегистрировать одного приезжего.

Долгое молчание. Пьяница широко разевает рот. За стойкой слышно, как капает кран — капли равномерно стучат о дно бака.

— Да, комната на день.

— Бывает.

— …

— Я пришлю анкету, но лучше будет уладить все как можно побыстрее… Особенно, когда имеешь дело с некоторыми личностями…

В бесцеремонности, с которой этот человек говорит о нем в его присутствии, есть что-то настолько оскорбительное, что Валлас готов уже запротестовать — как вдруг он снова слышит ироничный голос главного комиссара:

— А как это доказать, если вас не зарегистрировали?

В конечном итоге, если он хочет ему навредить, патрон ошибается: забыв заявить о его пребывании, он, наоборот, дал Лорану возможность продолжать свой маленький розыгрыш. А с этим забавным балагуром уже и не знаешь, где этот розыгрыш заканчивается — и где он начинается. Валлас, хоть и считая не очень-то разумным придавать значение этим пустякам, испытывает какое-то удовлетворение, чувствуя себя оправданным с этой стороны.

— Его зовут Валлас. В, а, два л, ас. Валлас. По крайней мере он так представился.

Фраза откровенно язвительная — даже оскорбительная, — и то пренебрежение, с которым патрон оглядывает своего клиента, произнося ее, в конце концов вынуждает того вмешаться. Он достает бумажник, чтобы достать удостоверение и сунуть его под нос своему хозяину, но едва протянув руку, вспоминает о фото, наклеенном на официальном документе: это фото человека, который явно его старше, чьи густые темные усы делают его похожим на оперетточного злодея.

Естественно, что эта бросающаяся в глаза «особая примета» шла вразрез с теориями Фабиуса относительно внешнего вида разведчиков. Валласу пришлось сбрить усы, и его лицо от этого совершенно изменилось, помолодело и стало неузнаваемым для постороннего человека. Ему все было некогда поменять свои старые документы; что же касается розовой карты — министерского пропуска, — то он, разумеется, не должен размахивать им на каждом углу.

Сделав вид, что он что-то проверяет на билете, вытащенном наугад из бумажника — обратный билет на поезд, — он снова, как ни в чем не бывало, укладывает все в карман. В конце концов, он не обязан слышать, что говорят по телефону.

Однако патрон видит, что его инсинуации оборачиваются против него самого, и вопросы, которые ему задают на другом конце провода, начинают выводить его из терпения:

— Да нет, говорю же вам, он прибыл вчера вечером!

— …

— Да, только эту ночь! А о прошлой ночи спросите у него сами.

— …

— Во всяком случае, я вас предупредил!

Пьянице тоже хочется вставить свое слово; он приподнимается со своего сиденья:

— А еще он хотел меня убить!.. Эй! Надо им сказать, что он хотел меня убить.

Но патрон не удостаивает его ответом. Он вешает трубку и возвращается за стойку, роется в ящике, набитом бумагами. Он ищет полицейские анкеты, однако они уже давно ему не требовались, и он не может их отыскать. Когда же ему наконец попадется старый, пожелтевший и запачканный формуляр, Валласу придется его заполнить, предъявить свое удостоверение, рассказать о своем превращении. Затем он сможет уйти — чтобы отправиться на почту и узнать, видели ли там вчера вечером мужчину в плаще…

Пьяница снова заснет на своем стуле, патрон пройдется тряпкой по столам и пойдет мыть стаканы в баке. На этот раз он как следует закроет кран, и капелек, которые с ритмичностью метронома стучат по поверхности воды, больше не будет.

Сцена завершится.

Опираясь массивным телом на вытянутые, широко расставленные руки, вцепившись в край стойки, наклонив голову вперед, немного скривив рот, патрон по-прежнему будет смотреть в пустоту.

5

В мутной воде аквариума проплывают мимолетные тени — кружение, расплывчатое существование которого растворяется само по себе… и потом уже не знаешь, видел ли что-нибудь. Но туманность появляется снова и описывает на свету два или три круга с тем, чтобы вскоре скрыться за занавесом водорослей, в самых глубинах протоплазмы. Последнее волнение, быстро стихшее, на секунду приводит в движение всю массу. И снова все спокойно… До тех пор, пока внезапно не всплывет новый контур и не прилипнет к стеклу своим призрачным лицом… Полина, милая Полина… которая, едва появившись, в свою очередь исчезает, уступая место другим привидениям и фантазмам. Пьяница сочиняет загадку. Мужчина с тонкими губами, в застегнутом наглухо пальто, ждет, сидя на стуле посреди голой комнаты. Его неподвижное лицо, руки в перчатках, скрещенные на коленях, не выдают никакого нетерпения. У него есть время. Ничто не может помешать осуществлению его плана. Он готовится принять посетителя — не это беспокойное, пугливое, слабохарактерное создание, а как раз наоборот, того, на кого можно рассчитывать: это ему сегодня вечером будет доверена акция, вторая. В ходе первой его держали на заднем плане, но его работа была сделана без сучка и задоринки; в то время как Гаринати, для которого все так тщательно подготовили, не смог даже выключить свет. И вот, сегодня утром, он упускает своего клиента:

— Сегодня утром в котором часу?

— Я ничего не знаю, — говорит патрон.

— Вы не видели, как он выходил?

— Если бы я видел, как он выходил, то знал бы, в котором часу.

Опираясь о стойку, патрон размышляет, должен ли он рассказать Валласу об этом визите. Нет. Пусть сами меж собой разбираются: его никто ни о чем не просил.

Впрочем, Валлас уже покинул маленькое кафе, чтобы вернуться на сцену…

6

Валлас снова шагает по направлению к мосту. Перед ним, под заснеженным небом простирается Брабантская улица — и строгие фасады домов. Служащие сейчас все за работой, за своими бухгалтерскими книгами и арифмометрами: цифры выстраиваются колонками, сосновые бревна укладываются штабелями на набережной; руки машинально управляют рычагами подъемных кранов, кран-балки, ручки арифмометров, не теряя ни секунды, без сбоя, без ошибки; торговля лесом в полном разгаре.

Улица тиха и пустынна, как в первые часы. Единственно, несколько автомобилей, стоящих у дверей под черными табличками с позолоченными надписями, свидетельствуют об активности, царящей теперь за кирпичными стенами. Другие изменения — если они и есть — не заметны: ничего нового у деревянных лакированных дверей, возвышающихся в углублении над своими пятью ступеньками, ни в окнах без занавесок — два слева, одно справа, а сверху — четыре этажа совершенно одинаковых прямоугольных отверстий. Не очень светло работать в этих кабинетах, где не зажжен — из экономии — электрический свет — и близорукие лица склоняются очками к толстым канцелярским книгам.