Кошки-мышки - Гюнтер Грасс Страница 26

Галечник и валуны, песок, мерцающие болота, карликовые и мачтовые сосны, озера и пруды, ручные гранаты, караси, облака над березами, партизаны в зарослях дрока, можжевельник, можжевельник, старый добрый Лёнс [42], местный уроженец, и кино в Тухеле остались позади; с собой я взял только фибровый чемоданчик и пучок засохшего вереска. Но этот пучок вереска я выбросил на рельсы уже за Картаузом, после чего на всех пригородных станциях, затем на главном вокзале, у касс, в толпе фронтовых отпускников, у входа в комендатуру и в трамвае до Лангфура я вопреки здравому смыслу одержимо искал Йоахима Мальке. Мне казалось, что я выгляжу смешным в гражданской — школьнической — одежде; домой я не поехал, так как ничего хорошего ждать мне там не приходилось, сошел у нашей гимназии, возле остановки Шпортпаласт.

Фибровый чемоданчик я сдал педелю, но никаких вопросов ему не задал, настолько был уверен в своей догадке, и, перепрыгивая через три гранитные ступеньки, бросился по лестнице в актовый зал. Я не слишком рассчитывал увидеть его именно там — обе двери актового зала были распахнуты, две уборщицы драили с мылом перевернутые скамейки: ясно, для кого. Я отошел влево, к приземистой гранитной колонне, чтобы остудить горячий лоб. На мраморной доске, установленной в память гимназистов, павших на обеих войнах, оставалось еще довольно много места. В нише — Лессинг. Всюду шли занятия, коридоры между дверями классов пустовали. Лишь пробежал с рулоном географической карты тонконогий семиклассник сквозь устоявшийся запах, который заполнял каждый уголок огромного октаэдра. 9 «А» — 9 «Б» — класс рисования — 9 «А» — витрина для чучел животных; что там выставлено сейчас? Разумеется, кошка. А где лихорадит мышку? Миновал учительскую. Наконец коридор закончился; здесь, между секретариатом и кабинетом директора, я увидел Великого Мальке, который стоял спиной к большому светлому окну фасада: мышь отсутствовала, ибо на шее у него красовалась особая вещь, штуковина, железяка, магнит, антипод луковицы, гальванизированный четырехлистник клевера, детище старого доброго Шинкеля, погремуха, блям-блям-блям, ни-за-что-не-назову.

А мышь? Она дремала, впав в зимнюю спячку посреди июня. Притаилась под теплым покровом, прибавила в весе. Нет, судьба и автор не похерили ее, как это сделал Расин с крысой на собственном гербе, оставив только лебедя. Мышь продолжала исполнять свою геральдическую роль, даже в спячке подавая признаки жизни, когда Мальке делал глотательные движения, а глотать Великому Мальке время от времени приходилось, сколь высока ни была его награда.

Как он выглядел? Я уже сказал, что от фронтовой жизни ты чуток прибавил в теле — эдак на толщину двух промокашек, не больше. Как все танкисты, ты носил сборную, будто наворованную отовсюду форму: серые брюки с напуском прикрывали голенища начищенных до блеска черных сапог. Черная танкистская куртка шла тебе, только она была узка в подмышках и морщинила — тебе даже приходилось оттопыривать локти, — отчего ты казался худощавым, несмотря на пару килограммов добавившегося веса. На куртке ни одной награды. А ведь ты имел два креста и еще что-то, но обошелся без нагрудного знака «За ранение»: заступничество Девы Марии делало тебя пуленепробиваемым. Из-под потрескавшегося ремня с небрежно надраенной пряжкой куртка высовывалась лишь на ладонь: танкистские куртки были такими короткими, что их прозвали «обезьянами». Если ремень благодаря сдвинутому назад, на самые ягодицы пистолету пытался хоть немного сбить и покосить твою слишком напряженную ровную стойку, то серая пилотка сидела на голове прямо, а не по тогдашней и нынешней моде — наискосок вправо, а ее складка напоминала о твоей тяге к симметрии и о прямом проборе, который ты носил, когда был гимназистом и ныряльщиком и говорил, что хочешь стать клоуном. Теперь ты лишился прежней прически, делавшей тебя похожим на Спасителя до того, как железяка излечила твое горло от хронической чесотки. Теперь ты сменил ее, или тебя заставили сменить, на дурацкий «ежик» длиной со спичку; такие «ежики» раньше украшали новобранцев, а теперь они в моде у интеллектуалов, курящих трубку. Но физиономия сохранила выражение лика Спасителя, а имперский орел на пилотке раскинул над твоим лбом крылья, будто голубь Духа Святого. Тонкая, чувствительная к солнцу кожа. Угри на мясистом носу. Верхние веки с красными прожилочками полуприкрыты. Когда я, запыхавшийся, возник перед тобой, загородив от тебя чучело кошки в стеклянной витрине, ты едва поднял глаза.

Попытка пошутить: «Здравия желаю, унтер-офицер Мальке!» Шутка не удалась: «Жду Клозе. Он ведет где-то урок математики».

«Вот уж он обрадуется».

«Хочу переговорить с ним насчет моего выступления».

«В актовый зал заглядывал?»

«Выступление продумано, каждое слово».

«Видел уборщиц? Они там скамейки намывают».

«Я потом зайду вместе с Клозе, обсудим расстановку стульев на подиуме».

«Уж он обрадуется».

«Попрошу не представлять меня и обойтись без вступительного слова».

«Хочешь, чтобы Малленбрандт?..»

«Пусть педель объявит выступление, и баста».

«Уж он обрадуется».

«Предложу, чтобы на выступление собрали только учеников от шестого класса и старше».

«Клозе знает, что ты его здесь ждешь?»

«Фройляйн Хершинг из секретариата ему сообщила».

«Уж он обрадуется».

«Выступление будет кратким и содержательным».

«Слушай, как это тебе удалось за такой короткий срок?»

«Терпение, дорогой Пиленц, в моем выступлении будут затронуты и освещены все проблемы, связанные с наградой».