Алиса в Стране Советов - Юрий Алексеев Страница 26

«Оно, может, и к лучшему, — подумал Иван. — Мне же назад возвращаться».

На губах его холодком лежал и душу тревожил обманом сорванный поцелуй. Но закрепить нежное прикосновение и в мыслях не было. Он не хотел ничего торопить, тем более овладеть Ампаритой немедленно. И эта непонятная, незнакомая робость одновременно и раздражала и как-то томила, мешала дышать.

Сдвинувшись в угол кабины, Ампарита закрыла глаза, и узнать, о чём девушка думает, никто бы не взялся. Такое никому не дано, кроме Чанова, с чего он и увяз в алиментах, сложив голову на рояль.

Дорога к дому сникшей «невесты» была невыносимо мучительной. В остатний раз искушение ущипнуло Ивана уже в Гаване, когда они проезжали мимо небезызвестного отеля на Малеконе, куда лётчиков завели «поиски сигарет». И всё-таки он удержал себя вычурной мыслью, де мол, тут дело львиное: ежели промахнёшься, второй заход отменяется, и чтобы гордость не потерять, придётся отчалить с независимым видом, дескать, я просто играл, тренировал лапы.

Возле старинного в плантаторском стиле особняка Ампарита велела остановиться.

«Сейчас выпорхнет и «прощайте скалистые горы», — с тупым огорчением подумал Иван. — А дальше отчизна позовёт меня на расправу».

Но девушка-мечта не побежала, прижавши туфли к грудям, как это делается в дачных провинциях, чтоб подчеркнуть свою воспитанность и фригидность. Скрывая пережитые волнения, она замедленно отстегнула дверцу машины и безмятежным голосом произнесла:

— Gracias jefe! Muchos gracias par su ayuda. Adios! [51]

— No, no, hasta тауара рог la noche! [52]— уточнил торопливо Иван.

— Estas seguro de tu deseo? — каверзно переспросила она, не соглашаясь и не отказывая. — Parece te gusta mas la gasolina… Se lo pase bien! [53]

«Нет, это не «осаже», кокетство, — успокоил себя Иван, провожая девушку взглядом и стараясь запомнить дом. — Но при чём тут бензин… — и вспыхнул, как подожженный: — Ну да, от меня же бешеный «лепесток». О Господи, ну что за мода у нас: как свидание, так под «парами», да ещё дармовыми — со склада, с реторты, из бака… «Одухотворены» постоянно, так что с трезвым, пожалуй, и не пойдёт никто, враз усомнится: э, тут что-то не то — либо взаймы попросит, либо отнимет сумочку».

Иван расстроился, и это несколько подзаглушило тревогу, связанную с обратной дорогой. С патрулём было никак не разминуться. Он это печёнкой чувствовал и, увы, не напрасно.

Над повреждённым автобусом летали красные хлопья, из выбитых окон клубился сгустками чёрный дым, и трупов возле него было уже не два, а три, и над ними размахивали «Калашниковыми», о чём-то в крик спорили солдаты мобильного патруля. Дорогу они перекрыли с обоих концов «джипами» и поставили пулемёты в боевую готовность. Встрёпанный, подутративший форс сержант взвинченно разговаривал с кем-то по рации.

— No se detenga! No se detenga! [54]— отрывисто приказал он притормозившему на всякий случай Ивану и сделал отмашку в сторону Антигуа.

Иван не ждал такой милости, рванул вперед, но всё же мельком успел отметить, что третьим, павшим в ночной оказии, был совсем ещё мальчик, подросток из тех, что лазят за яблоками. И сходство это усиливалось дробовиком — пугалкой немощных сторожей, что валялась поодаль от маленького мертвеца.

Обрадованный, что с патрулём не пришлось объясняться, Иван лишь подивился на пацанёнка-мстителя — взрослый вряд ли удумал бы колючек настричь, пачкаться маслом. Ой ли! И только через четверть часа, уже в Антигуа Ивана будто током ударило: «ДА ЭТО ЖЕ Я ЕГО… Я! Не настолько же мальчик глуп, чтоб патруля дожидаться, отсиживаться в кустах».

Конечно, всё могло быть. И это «всё» было желательным. Но каким-то пришлым, вовсе не объяснимым чутьём беременной шлюхи, что ли, он тайно знал теперь, от кого ребенок, и обмануть можно было кого угодно, но не себя.

Остановив машину, Иван задёргался горлом, заквокал и выметнулся на обочину. Его мерзко вырвало, вытошнило фонтаном. Но легче не стало. В душе как бы надломилась палка и теперь колола его, дарила занозами.

Убить можно только единожды. Потом это уже работа. Кому в охоту, кому в тягость и поперёк сердца. И сколь бы ни бормотали умники: «Есть пули несправедливые и справедливые, есть трупы загнивающие и прогрессивные» — мертвецам это без разницы. Их не о том наверху спросят. А вот нарушившему, пусть по приказу, Первую заповедь, хоть какой орденок желателен, чтобы дырку в душе прикрыть.

Именно так Иван в повести «Антоновка» написал. Но ордена ему сейчас не хотелось.

Когда Иван объявился в салуне сеньоры Пути, истерзанный Славушкин набросился на него будто собачка, заждавшаяся спасительной травки. Вид Славушкина не оставлял сомнений, что он рассчитался на год вперёд.

— Да где тебя черти носили?! Ну, никаких же сил нет! — ослабшим голосом упрекнул он Ивана. — Я уж и так, и эдак, кхм, легче повеситься…

— Вижу, я не слепой. Забирай «молоко», сматываемся! — поторопил раскисшего друга Иван, а возлежавшей крестом, взмыленной Пуге сказал: — Todo esta en orden, senora! [55]

— Muchisimas gracias, — проворковала с постели бандерша. — Mi casa siempre para usted. [56]— И, выложив на одеяло слоновью ногу, добавила: — Zlavochkin aumentaba su deuda. Explica le eso por favor. [57]

А Славушкин, чудо в перьях, тем временем улыбался прощально и посылал дуэнье воздушные поцелуи.

— Идём! — одёрнул его за рукав Иван. — Идём, я скажу слово нескучное.

В машине Славушкин повеселел, но жестами и кряхтением продолжал всяко преувеличивать размеры потраченного труда.

— Уймись, рано радуешься, — окоротил задаваку Иван и передал, как есть, претензии немилосердной Пуги.

Славушкина так и подбросило.

— Это я должен?! — вскрикнул он одичало. — Да что же я — не офицер? Что я — пугало из стройбата, или на помойке меня нашли? Я упирался…

Дальше пошло непечатное, без смысловых связок.

— Да ладно тебе, — сухо сказал Иван. — На родине и не на такое идут ради машины. А тут — не то. Полное воздержание — вот главная заповедь советского автолюбителя в тропиках. А ты об этом забыл, совсем разомлел, Славушкин!