Все уезжают - Венди Герра Страница 26

Мама без остатка тратит себя в стенах этого темного здания, окруженная маргиналами, бывшими заключенными, шлюхами, подпольными торговцами, рабочими, старичками-пенсионерами, которые в этот час стоят в нескончаемой очереди за газетой, которую они никогда не читают.

В этом доме с одним-единственным окном и дверью, выходящей во внутренний двор, происходят чудеса. Программы, которые здесь записываются, посвящены кубинской музыке (чистейшей, но забытой), мумиям, найденным в египетских катакомбах, пока еще не опознанным летающим объектам и обнаруженным в неведомых морях кораблям-признакам. Все это через старые микрофоны RCA Victor кое-как записывается на пленку Orwo, поступающую из Венгрии, и в конце концов достигает ушей тех, кто ни свет ни заря слушает передачи в диапазоне FM. Очень скоро они забываются. Чудеса, которые здесь стряпают, уносит ветер.

За окном появляются друзья или доброхоты, находящие удовольствие в том, чтобы увидеть нас спящими в одежде. В эту дверь входят только те, кто делает остановку или пересадку по пути из провинции в мир, с улицы на радиостанцию, из булочной в дом, из дома к сокровенным словам, которые мы здесь произносим.

Когда после темноты нашей квартиры я открываю дверь, меня ослепляет утренний свет. Странно, мама живет в той же самой темноте, однако все приходят к ней, чтобы она пролила свет на те или иные вещи.

Четверг, 11 апреля 1987 года

Все утро шел дождь. Почти никто из преподавателей не приехал; школу просто залило. Удивительно, как мне удалось добраться — промокла до ниточки.

Занимаюсь тем, что под шум дождя рисую в коридоре из красного кирпича.

Кто-то приехал, сметая на пути деревья и переносясь через стены: это Освальдо. Его мотоцикл блестит под дождем, а волосы такие же черные, как кожаная куртка и брюки. Постепенно порядок в школе налаживается; мои подруги побежали из класса рисунка в скульптурный. Преподавательницы провели Освальдо под купол, венчающий архитектурное сооружение в виде гигантского червяка, где располагается Школа изобразительного искусства. У него тихий голос и ослепительная улыбка.

Рядом с ним идет директор, а мы все на него глазеем, вспоминая его огромные полотна, инсталляции с многочисленными зеркалами и мертвого Че в окружении волков. Процессия приблизилась ко мне — под круглыми куполами разносится смех, а я мечтаю убежать на поле для гольфа, улизнуть, наплевав на глупый этикет, скрыться за стеной дождя и снова насквозь вымокнуть. Но он уже подошел; его промокшие ботинки с шипами оставляли за собой следы, как бы помечая территорию. Он указал на меня пальцем. Все сразу его окружили, напоминая табун лошадей или кинувшихся на сладкое муравьев, и принялись разглядывать мой мольберт. Какой ужас! Акварель, которую я заканчиваю, просто жуткая! Впору закрасить ее или зареветь от стыда.

Когда он похвалил эту бездарную безликую работу, из моей груди вырвался тяжелый вздох.

Запахи

До сих пор ощущаю запах Освальдо — смесь мокрой кожи, масла, скипидара и английской лаванды. Его волосы были влажными. Он протянул мне руку, и я вздрогнула. На его ногтях остались следы серебряной краски.

Я сижу за столом дома, глотаю подогретую еду и морщусь от запаха гнили, доносящегося из соседних домов. Снова отключен свет, и мое тело обволакивает черная керосиновая копоть. Запах керосина пропитывает волосы, преследует меня. Когда я ложусь спать, все внутри немеет от стука маминой пишущей машинки.

Она печатает почти в полной темноте. Надеюсь, он забудет этот запах: керосина, плохо высушенной одежды и фиалковой воды, которую мама покупает с тех пор, как я себя помню.

Гавана пахнет сжиженным газом и свежей рыбой — этот запах приносит с собой соленый ветер с Малекона.

Пятница, 12 апреля 1987 года

Моя картина бездарна. Это всем понятно, но преподаватели заворожены мнением Освальдо о том, что он вчера видел.

Все это лишено смысла. Когда-нибудь я перестану рисовать, просто мне нравится школа, и я чувствую, что пока должна оставаться здесь, что до поры до времени мое место тут.

Освальдо исчез, и я снова бродила по полю, перепачканная красками, совсем одинокая. Всю ночь шел дождь, но я наслаждалась этой свежестью и вскоре улеглась на красную землю, расстегнув блузку, чтобы впустить солнце в это несправедливое, необъяснимое, болезненное параболическое пространство, напоминающее о неравных отношениях. Освальдо, Освальдо, Освальдо…

Я уснула, сдалась, хотя и побаивалась последствий. Мне приснилось, будто я дарю свою девственность, а вернее, меняю ее у Освальдо на несколько тюбиков черного акрила и три листа ватмана «Кансон». Это была вполне конкретная сделка, и девственность находилась в прозрачном и скользком пакете. Я держала его в руке, показывая Освальдо, он же, напротив, не давал мне обещанного.

Иду домой. Уже очень поздно. Начало смеркаться.

Суббота, 13 апреля 1987 года

(То, что произошло в пятницу вечером)

Вчера я уснула в траве. Когда проснулась, уже начало темнеть и территория школы была не видна; из общежитий доносились звуки радио и льющегося душа. Я вышла на идущий вдоль берега проспект и бесконечно долго ждала какого-нибудь транспорта. Но никто и ничто не пришло мне на выручку. Я пошла пешком по невероятно длинному Пятому проспекту и, чтобы сократить путь, в конце свернула на темные улочки Мирамара. Близ одного из особняков слышалась необычная музыка. Это был самый что ни на есть классический, хорошо синкопированный джаз. Вдали звенели тарелки, на звуки фортепьяно накладывался громкий смех. Я сразу догадалась, что это Франк Эмилио [28].

Перед домом дежурила бдительная вооруженная охрана. На вытоптанной траве длинной вереницей стояли шикарные машины. Мне захотелось посмотреть, что делается там, внутри. Я отошла подальше от ворот, взобралась на каменную ограду и, стараясь не потерять равновесия, спрыгнула с нее на другую сторону. Это был дом какого-то посла; присутствовавшие говорили по-испански и выглядели любезными, беспечными, естественными и хорошо воспитанными. Они поглощали странные фигурки насыщенных цветов, оставляя недоеденное в самых неожиданных местах.

Внезапно мне пришло в голову, что я могу смешаться с ними, а то я страшно проголодалась и хотела пить. Здесь собралось много, очень много народу, и я подумала, что никто ничего не заподозрит.

Тут я вспомнила, во что одета, и приуныла: нечего было и думать обмануть кого бы то ни было в школьной форме. Другая одежда была грязная, выпачканная красками и углем. Кроме того, у меня были с собой красные леггинсы, жакет, который мне одолжила Лусия, юбка цвета охры и белая форменная блузка. Вдалеке я приметила маленький бассейн, усеянный опавшими листьями и заброшенный ввиду отсутствия детей в доме посла, и зашагала к нему.

Я быстро разделась догола и, как Нарцисс, взглянула на свое отражение в недвижной прозрачной глади. Потом, немного поколебавшись, разбила это неподвижное зеркало и ушла на самое дно, скрывшись от окружающего мира и отложив на потом все-все-все: школу, мать, дом, бедность и собственную жизнь.