Бог - мой приятель - Сирил Массаротто Страница 26

С тех пор как уехал Лео, мне стало особенно одиноко. Все-таки я очень люблю своего мальчика, ведь, повзрослев, он стал мне больше чем сыном — он стал моим самым близким другом. Так что в одночасье лишиться одного и другого оказалось для меня тяжелым испытанием… Даже не знаю, как теперь быть. Придется, видно, озаботиться поиском новых знакомств, иначе пара-тройка телефонных звонков от Лео да вторничные встречи с Богом — все, на что я смогу рассчитывать в недалеком будущем, а этого явно недостаточно для удовлетворения внезапно проснувшейся во мне тяги к общению. Меня теперь хлебом не корми, дай только всласть языком почесать. Или на худой конец почитать, благо свободного времени у меня теперь хоть отбавляй. Думаю, еще немного, и спальню Лео придется переоборудовать под книжный склад.

Так, с чего бы начать? Где люди вообще теперь знакомятся? На коллег по работе, понятное дело, надеяться нечего, они давно никуда меня не зовут, боясь по старой памяти нарваться на вежливый отказ. Пригласить всех к себе? Влететь утром в офис с улыбкой до ушей и объявить с порога, что закатываю дома вечеринку? Да меня же первого от этого зрелища перекосит. И что прикажете делать, если никто не придет? Нет, все не то. Завалиться в клуб? Помню, как-то раз Лео умудрился меня туда затащить по случаю своего дня рождения, и не скажу, что я был в диком восторге. Может, я, конечно, и отстал от жизни, но в подобных заведениях определенно чувствую себя не в своей тарелке. В довершение ко всему за то время, что я там провел, на моих глазах то и дело принимались кого-то мутузить, чего я, откровенно говоря, на дух не переношу. Лео смотрел на них как ни в чем не бывало и мне советовал не обращать внимания. Подумаешь, обычное дело. Обычное дело? Вот уж дудки. Когда тот парень с окровавленной физиономией проталкивался мимо нас, у меня аж кишки скрутило от его вида, и уже в следующую секунду я как ошпаренный вылетел на улицу, не в силах ни смириться с царящим вокруг насилием, ни противостоять ему.

Насилие, насилие, кругом одно насилие. С утра до ночи только и слышно, что о нападениях, взрывах, столкновениях, войнах и жертвах. У меня складывается такое впечатление, что весь наш мир летит к чертям собачьим, а вот Бог, напротив, уверяет, будто ничего особенного не происходит. Он утверждает, что так было всегда, что периоды варварства и чрезмерного насилия в истории всегда сменялись относительным спокойствием и затишьем. Как ни горько мне это слышать, но насилие, по его собственному утверждению, заложено в самой человеческой природе, и никакой рост коллективного самосознания не способен здесь что-либо изменить.

— Согласен, времена нынче жестокие, но, откровенно говоря, бывало и похуже.

На первый взгляд, миллионы человеческих жизней, унесенные за последние годы, могут показаться тебе огромной цифрой, но, если рассматривать ее в соотношении с общим числом ныне живущих людей, она ничуть не превышает норму. Вот увидишь, вскоре жизнь возьмет свое. На разоренные земли вернутся люди, отстроят новые дома, нарожают детей, и история пойдет на новый виток. Так было всегда, уж мне ли не знать. А опасения твои имеют под собой вполне разумное объяснение: дело в том, что сегодня информация поступает к вам в режиме реального времени, только и всего. Вспомни свое детство: кроме телевизора и газет, у вас же ничего не было. Ты меньше знал, а значит, не ощущал в полной мере царящей в мире жестокости. Твоим бабушкам и дедушкам и вовсе приходилось довольствоваться одними бумажными газетами! Думаешь, много из них можно было вычитать? Развивая эту тему, замечу, что во времена Средневековья люди, как правило, даже понятия не имели о том, что творится у них за углом, впрочем, оно и к лучшему, иначе все как один с ума бы посходили.

— И ты хочешь сказать, что спокойно все это терпишь? Я бы на твоем месте давно уже нас всех прикончил и точку поставил. Страдание все множится, а любовью твоей нигде и не пахнет.

— Все не так просто, как ты думаешь, не мне решать, умирать вам или жить. Вы сами вольны распоряжаться своей судьбой. И не забывай, что я есть любовь. Любовь к человеку и любовь человеческая. Я ощущаю всю ту любовь, которую испытываете вы, и питаю бесконечную любовь к вам самим. А любовь — это еще и надежда. Надежда на то, что когда-нибудь все это закончится.

— И все-таки, почему страдание берет верх?

— Ты прав, такое частенько случается, особенно в наши дни, и ты прекрасно это видишь. Но уже очень скоро, поверь, в людях вновь проснется жажда любви, и они захотят любить еще больше и еще сильнее, чем прежде. И у них получится.

— Но откуда, объясни, в нас столько жестокости?

— К сожалению, жестокость была необходимым условием для развития жизни. Жизнь, как известно, рождается в борьбе и подразумевает выживание, а следовательно, в определенной мере жестокость, источник того самого злосчастья.

— Не хочу, конечно, тебя обижать, но, по-моему, ты изначально пошел по неверному пути. Создавая жизнь, ты должен был сделать так, чтобы она могла развиваться без жестокости и насилия!

— Но жизнь создал не я! Я вообще ничего не создавал!

— Как это? Даже нас?

— Людей я тоже не создавал. Это ваше всеобщее заблуждение настолько глубоко въелось в твою голову, что за все время ты ни разу не удосужился спросить меня, как же все было на самом деле. А на самом деле, скажу я тебе, люди и я появились одновременно. А это означает, что ни одно не предшествовало другому. Любовь породила меня, а я породил любовь. Я не принимал ровным счетом никаких решений насчет вас. Боюсь, тебе будет сложно это понять, но я не являюсь тем творцом, которого вы привыкли себе представлять. Творца нет. По крайней мере, в этом ваша наука права.

— Честно говоря, я, как бы это сказать…

— Разочарован? Понимаю. Знаешь, все эти выдумки о Сотворении мира за шесть дней и последующем дне отдохновения от трудов праведных (можно подумать, мне слабо было попотеть все семь дней кряду) восходят к тем временам, когда человек был слаб и беспомощен перед загадкой окружающего его мира и самой жизни. Однако жизнь отнюдь не загадка, в каком-то смысле она лишь логика материи.

— Так, может, над тобой все же есть еще какой-нибудь Бог, который одновременно создал и тебя, и любовь?

— Ох и начитался же ты книжек на свою голову! Нет во Вселенной иного Бога, кроме меня, ни надо мной, ни подо мной. Я искал его, я был бы счастлив разделить с ним свое бремя, но, как видно, не суждено. Я — единственный, ибо вы — единственные существа, способные испытывать любовь. Иного не дано.

* * *

Все еще пребывая в сомнениях, дрожащей рукой я жму на кнопку ее дверного звонка. Она открывает в ту же секунду и с порога одаривает меня улыбкой в пол-лица. Натужная кривоватая усмешка — это все, что я способен на тот момент выдавить в ответ на ее приветствие. Она приглашает меня пройти в гостиную. Присаживаясь на диван, я замечаю на кофейном столике два бокала и бесчисленное множество вазочек с закусками. Она садится рядом. Не слишком далеко и не слишком близко. Просто рядом. Я не решаюсь заговорить первым. Мы познакомились всего пару дней назад, и притом совершенно случайно — в супермаркете, где она попросила меня достать с верхней полки бутылку вина, до которой сама не дотягивалась. Укладывая бутылку в ее тележку, я углядел там диск с одним старым фильмом, который очень люблю. Я не удержался и сказал, что пересматривал его раз двадцать и что старое доброе кино — моя страсть. Не помню, о чем мы тогда еще болтали и как так вышло, что в итоге она пригласила меня к себе, на этот самый диван, где я сижу как пень, не в силах выдавить ни словечка. А ведь еще позавчера я заливался перед ней соловьем. И куда, скажите на милость, все подевалось? В отличие от меня она умудряется сохранять полное спокойствие. Жует себе пончики, запивает водичкой, при этом ни на секунду не забывая улыбаться. Она, кстати говоря, вполне себе ничего, симпатичная. Впрочем, будь она даже уродиной, я бы от ее предложения не отказался, потому что мне позарез нужна хоть какая-нибудь компания. Тогда какого хрена я тут сижу, словно воды в рот набрав? Эх, была не была… Я прошу ее для начала немного рассказать о себе, надеясь, что, пока она будет говорить, ко мне успеет вернуться былое красноречие. Итак, ее зовут Лизой, тридцать восемь лет, историк. Муж скончался пять лет назад в результате несчастного случая — упал со стула, на котором, будучи в сильно нетрезвом виде, решил ради смеха сплясать для своих дружков. Выписывая ногами очередной замысловатый крендель, он потерял равновесие и, падая, ударился затылком об угол стола. Жуткое было зрелище. У меня не хватает духу рассказывать ей об Алисе в столь же непринужденной манере, и я лишь ограничиваюсь упоминанием о том, что живу один с тех пор, как мой сын выпорхнул из родного гнезда навстречу взрослой жизни, наскоро примотав тюки со своими пожитками к багажнику авто. Подумать только, я и сам не заметил, как разговорился. Речь льется легко и естественно, безо всяких усилий с моей стороны. Ну наконец-то.