Недвижимость - Андрей Волос Страница 26

— Что с тобой?

— А-а-а!.. — прокряхтел Павел распрямляясь. — Третий день живот крутит, понимаешь… ох и крутит!.. а толку никакого. Да ладно, дай я на тебя посмотрю хоть. Как ты там? — Он похлопал меня по плечу и обнял. — Эх, Серега, Серега!..

— Врачи-то что говорят? — спросил я.

— Врачи! Да ну их к монахам! Что они могут говорить? — Он махнул рукой. — Ладно, не обращай… все нормально.

Полез в карман халата за сигаретами. Пустил дым и спросил щурясь:

— Что там Вика-то без меня? Ни разу не зашла, мерзавка…

Людмила говорит, болеет она, что ли?

Я кивнул.

— То болеет, то не болеет… В общем, не разбери-пойми. — Павел глубоко затянулся, стряхнул пепел и рассеянно сказал: — Видишь вот, попал я сюда не вовремя… Разделяться мне с ней надо, вот что. Разделяться. Не хочу я с ней. Пусть сама живет как хочет. А?

— Не знаю, — сказал я.

— Квартиру-то я на себя оформлю… ясное дело. Но это ведь и матери ее квартира. Значит, должен я ей уступить. Это ладно…

Да ведь она и насчет дачи ко мне подкатывалась! — Павел возмущенно посмотрел на меня. — Мол, давай дачу продадим, а деньги поделим… мол, мне жить не на что: работы нет, денег ты мне не даешь… Да я и не буду давать! Почему она не работает?

Он сморщился, согнулся — и по тому, как неловко топырилась в его пальцах сигарета (будто кто-то попросил недолго подержать), я понял, что ему сейчас даже не до сигареты.

— Уф… — выдохнул Павел через несколько секунд и распрямился. -

Вот же крутит, гад… что ты будешь делать… Но нет, дачу я продавать не собираюсь. Дача моя. Я сам эту дачу получал… я там строил, копал. Да если разбираться, она вовсе никакого права не имеет! Если разбираться, то в самом крайнем случае Танька может эту дачу получить! Правда ведь? А? По наследству-то? Ну, я хочу сказать — если что. Правда?

— Правда, — кивнул я. — Танька тебе дочь, она и должна получить.

Если что. Да только на черта ей эта дача? Дача здесь, Танька — за тыщу верст… Не ехать же ей сюда жить из-за этой дачи! Да и вообще: плюнь ты пока на все на это, не расстраивайся. Сколько она стоит-то, дача-то эта? — спросил я и щелкнул пальцами, чтобы жестом показать несерьезность предмета.

Павел как раз подносил сигарету ко рту — и не донес, замер; поднял брови, долго смотрел на меня так, словно я сморозил отъявленную несуразицу, а потом протянул неодобрительно:

— Сколько, сколько… Миллионы!

Наверное, это была правда, потому что и впрямь почти все — кроме разве что совсем мелких повседневных вещей — шло на миллионы.

— Ну, в общем, да, — согласился я. — Наверное.

— Конечно, конечно! — Павел обрадованно закивал. — Что ты!

У-у-у-у! Что ты!.. Это же земля! Понимаешь? Зем-ля! Что ты! Мне ее уже сколько раз продать предлагали! Да что я — чокнутый?

Земля, сам понимаешь, — не шутка! Как это по-вашему? — недвижимость!..

— Ну хорошо, — сказал я. — Подожди ты со своей землей. Не уйдет от тебя земля. Кто здесь-то тобой командует?

Врач оказался невысоким, чисто выбритым круглолицым мужиком лет сорока, в свежем халате. Войдя в кабинет, я поставил на стол бутылку коньяку, которую тот, вопросительно на меня поглядев, взял в руки с единственно приличным в такой ситуации выражением лица: равнодушно снисходя к принятому порядку вещей. Затем ловко сунул бутылку в ящик, задвинул его, ученически сложил руки на столе и сказал:

— Слушаю вас.

— У меня здесь родственник, — пояснил я. — Павел Шлыков, в седьмой палате.

— Шлыков, Шлыков… — несколько раз повторил врач, неторопливо перебирая тонкие книжечки историй. — Ах, Шлыков! Да, да…

Родственник. Понимаю. Значит, так. У вашего родственника, то есть у Шлыкова П. И. — Он взглянул на обложку и снова поднял глаза, будто ожидая подтверждения.

— Да, да, — кивнул я.

— Наблюдаются серьезные проблемы с деятельностью кишечника, — продолжил врач.

Затем Игорь Вячеславович (так его звали) сказал, что упомянутые явления объяснимы именно как осложнение после инфаркта, хотя, с другой стороны, с самим инфарктом дело до конца пока еще не прояснено, несмотря на все старания: клиническая картина чрезвычайно темная, путаная, и разобраться в ней непросто. Не вполне понято даже, был ли на самом деле инфаркт. Может быть, инфаркта как такового не было. Однако, так или иначе, не следует заблуждаться насчет сложившегося на сегодня положения: да, заключил он, положение довольно серьезное.

— А что же тогда он ходит и курит? — спросил я. — И вообще, подождите: может быть, его лучше в Москву?

Врач вздохнул.

— Я вот жду ребят из областной, — сказал он, глядя в окно. — На консилиум. А что — в Москву? В Москве клиническая картина, что ли, улучшится? От московского воздуха, что ли, улучшится? — Он вздохнул и побарабанил пальцами по столу. — Подождите вы с Москвой, подождите. Здесь разберемся. Вы вот лучше на всякий случай лекарства привезите. У нас нету. Вот это, если можно, быстрее. Может, оно и в Ковальце есть, только поискать надо.

И написал на бумажке несколько названий, а одно подчеркнул красным.

Через час или полтора, когда я привез пока только один, но самый нужный, подчеркнутый красным, препарат, в кабинете у Игоря Вячеславовича происходил неожиданно крупный разговор. Сам Игорь

Вячеславович сильно раскраснелся, и редкие волосы вокруг лысины стояли дыбом. Кроме него в кабинете находились два очень резких парня в салатных халатах и таких же шапочках.

— Да он у вас после стимуляции через три часа откинется! — жестко рубил тот, что держал в правой руке небольшой брезентовый саквояж. — Кто ж так делает, коллега? Явная непроходимость, явная, из учебника! Что вы долдоните: парез, парез! Немедленно, вы понимаете?! Немедленно!

— Я не позволю так с собой! — отвечал Игорь Вячеславович. — Прекратите! Это несерьезно — в таком тоне! Вы не в курилке, коллега! Возьмите себя в руки!

— То-то и оно, что не в курилке, — буркнул второй. — Хорошо, тогда давайте срочно эндоскопию. Срочно.

— Надо же подготовиться!

— Ничего не надо, — отрезал тот. — Я сам сделаю. После эндоскопии подпишете?

— После эндоскопии подпишу, — согласился Игорь Вячеславович. И добавил язвительно: — Если будет такая необходимость!

Он заметил меня, топтавшегося у приоткрытой двери, и раздраженно сказал:

— Положите сюда, положите. И не мешайте, пожалуйста!

Павел лежал на кровати и за то недолгое время, что я сидел рядом, успел раза четыре повернуться, бормоча сухими губами:

«Ох, крутит, гад!.. Ох, крутит!..», и в глазах его стоял отчетливый страх. Скоро в палату заглянула немолодая сестра, оглядела шесть коек, на которых в разных позах сидели и лежали люди — все больше немолодые, и почему-то четверо из них в фиолетовых майках, — а затем спросила недовольно: «Шлыков кто?..