Семь Чудес Рая - Роман Воронов Страница 26

Молот методично придавал металлу нужную форму, нужную для чего ни инструмент, ни кузнец не задумывались на пару, монотонно снося свое бытие.

Нанеся завершающий удар, раб (будь он художником, наверняка полюбовался бы этим штрихом) безразлично провернул клещами готовое изделие и, мгновенно оценив верным глазом остроту граней, бросил наконечник на горку его собратьев, выкованных за сегодняшний день: звонких, острых, одинаковых, смертоносных. Каждый из этих сынов раба нес на себе горечь удела и обреченность пути. Рожденный рабом – сам раб.

Заготовки погрузили в большие плетеные корзины и жала из железа, на спинах мулов поплыли к следующему владельцу. Второй прикоснувшийся был свободным ремесленником, столяром. Любовь, которой Господь одарил всякого вдыхающего воздух и попирающего земную твердь двумя ногами, проявилась в нем исключительно по отношению к… древесине. Он равнодушно взирал на человеческую боль или радость, не понимал бушующих меж человеков страстей, но слезы посещали его всякий раз, когда ладонь прикасалась к древесным волокнам, будто трепетное женское тело оказывалось в объятиях пылкого кавалера. Дуб восхищал его строгостью линий и своей массивностью, палисандр – железным характером, в лиственнице он находил художественный симбиоз цвета и запаха, липа манила податливостью, сосна – простотой, но истинную страсть плотник делил между тисом и ясенем.

Оба древа войны будоражили сердце тихого человека своим героическим предназначением. То, что предстояло совершать его древесным созданиям, составляло основу потаенного вожделения, зажатого внутри, прорывающегося по ночам во снах, в грезах, в иллюзиях.

Ремесленник вытащил из ближней корзины лежащий сверху наконечник не по наитию, не прочувствованно (мы помним, что он ничего и никого, за исключением древ, не любил, в том числе и металлы), а сделав случайный выбор, но решение насадить его на древко из ясеня было осознанным. В сушке томился великолепный длинный ствол – крепкий, молодой, прямой, звонкий. Такое копье в умелых руках станет легендой. Мастер, делая свою работу, представлял, как могучий воин, орудуя его гастой, накалывает на нее противника, прославляя вместе со своими победами и силу удивительного оружия.

Слабый отец своих смертоносных детей в безумстве собственных фантазий, в злобе, сокрытой за декорациями хилого тела и покладистого характера, сам не понимая того, наградил любимое создание позором и нищетой… духа. Насадив железное жало на ясеневое древко и проверив балансировку, он поставил готовое копье в угол мастерской. Полюбовавшись полировкой, столяр промолвил вслух:

– Неужели моя прекрасная девочка достанется какому-то бездушному солдафону?

Скупая слеза медленно скатилась по щеке. Ремесленник смахнул ее, повернулся и заковылял к корзинам: до утра нужно успеть сделать еще два десятка гаст.

Лонгин в сопровождении пяти всадников и двух повозок направлялся в оружейную мастерскую, желая лично принять заказанные копья. Его центурия обеспечивала охрану наместника. Работу подле Пилата не назовешь пыльной: легионеры откровенно бездельничали, приобретая неоценимый опыт игры в кости, но безвозвратно теряя навыки ведения боя. Тем не менее даже подобная служба приводила к выходу оружия из строя, особенно страдали копья. Чаще всего изрядно выпившие солдаты их просто забывали в заведениях, а жители Иерусалима, известные проныры, утаскивали их в свои жилища для использования в быту или продажи на рынке. Иногда случалось и более подобающее использование военного инвентаря – пьяные римляне ломали древки гаст друг о друга, выясняя традиционные для этого состояния человеческого сознания вопросы. Лонгину это нравилось больше: хоть какое-то подобие поддержания бравого духа.

Последнее построение выявило отсутствие у центурии двадцати копий, за ними сотник и приехал в мастерскую.

– Тисовые даже не показывай, – сказал он оружейнику, спрыгивая с коня.

– Тис не лопается от напора лошадиной груди и разрубить его одним ударом гладиуса не получится, – с любовью (как нам известно) произнес столяр.

– Моим героям это не грозит, – хохотнул центурион, – в основном они сражаются с винными амфорами, более напоминающими конские крупы, и блудницами, вооруженными острыми языками. Где у тебя ясень?

Ремесленник указал рукой на стену, вдоль которой стояли готовые копья:

– Прошу обратить внимание на этот экземпляр.

Лонгин взял в руки гасту – он стал третьим и самым важным обладателем оружия, коему была уготована особенная (в истории человеческой расы) судьба.

Центурион проникся к новому копью сразу же. Обычная с виду гаста, сколько таких он обломал о чужие доспехи, притягивала к себе чем-то необъяснимым, неизъяснимым, неосознанным. Солдат, не успевший обзавестись семьей, держал древко, как держат на руках первенца: не сводя глаз, боясь шелохнуться, любуясь отражением и продолжением себя в лике новорожденного.

Сотник, поддавшись нахлынувшим чувствам, вынул из ножен кинжал и вырезал на теле ясеня три буквы – ГКЛ (Гай Кассий Лонгин). С этого момента гаста стала именной, и никто в казармах не смел прикоснуться к копью Лонгина. Сам того не поняв, центурион первым пал жертвой своего оружия: нанизанный на копье, он оставил метку о случившейся виктории – собственные инициалы. Так сработала энергия спрятанной в древко гордыни слабого ремесленника, направившая копье в хозяина, а наконечник раба, жаждущего свободы, без труда разорвал клетку души, невольницы огрубевшего солдатского сердца.

И так как всякая жертва на Земле оплачивается сторицей, Лонгин получил тучные стада благости, излечив кровию Христовой катаракту на физическом плане и уверовав на тонком. Столь чудесное (во всех смыслах и на всех телах) исцеление свершилось благодаря тому, что центурион был готов энергетически. Копье судьбы, в основании которого находился Лонгин, балансируя между рабом и свободой, коснувшись сердца Иисуса, образовало крест, нисходящий столп любви, соосный с восходящим потоком жертвенности в балансе между ограничениями-заповедями и свободой выбора.

Любовь питающая, жертвенность возносящая, свобода окрыляющая, аскеза уравновешивающая – вот суть копья судьбы, код, определяющий инструмент обращения в веру, орудие прозрения, посох перехода, нить Ариадны.

Власть не испортила его, ибо оно (копье) растратило всю мощь, едва коснулось тела Христова. Древко, создавшее вектор на тонком плане, снова стало обычной, пусть и хорошо отполированной, ясеневой палкой; наконечник, эфирный скальпель, – куском обработанного металла, подверженного ржавчине. Разделенные, они канули в Лету, склонные естественному разрушению во времени, замененные пустыми безликими подделками.

Нетленным осталось только клеймо ГКЛ, означающее, что если вы не Лонгин, значит, копье судьбы не ваше, а желая обрести бессмертие, отыщите сначала в себе раба и свободного ремесленника, а после того как они сотворят гасту, верните ее солдату-неверцу – он наверняка заждался, и не забудьте уколоться сами, прежде чем узрите распятого Иисуса, все там же, в себе.