Картина мира - Кристина Бейкер Кляйн Страница 25

Многие годы никто, казалось, не интересовался молодым художником, устроившим студию у нас в доме. Но этим летом все иначе. Мы с невесткой Мэри в городе по делам, к нам в отделе бакалеи в “Фэйлзе” подходит женщина, которую я не узнаю.

– Простите. Вы… Кристина Олсон?

Я растерянно киваю. Откуда чужому человеку знать, кто я такая?

– Я так и думала! – Сияет. – Я снимаю домик неподалеку, на неделю, с семьей. Читала о вас и о вашем брате. Ал, верно?

Мэри, убредшая в соседний отдел, показывается из-за угла.

– Здравствуйте, я с мисс Олсон. Чем вам помочь?

– Ой, простите! Нужно было сразу перейти к делу. В вашем доме работает знаменитый художник, верно? Эндрю Уайет.

– Откуда вы… – начинает Мэри.

– Подскажите, пожалуйста, не будет ли наглостью попросить у него автограф через вас? – подольщается женщина.

– Ой. Что скажешь? – спрашивает Мэри, глядя на меня.

Я скупо улыбаюсь незнакомке.

– Нет, это невозможно.

Позднее я рассказываю об этом Бетси, она качает головой, словно бы не удивившись.

– Прости, Кристина. Энди недавно оказался на обложке “Американского художника”, ^[19] и мы беспокоились, что это может как-то повлиять. Очевидно, так и случилось.

– Он что-то рассказывал обо мне с Алом?

– Самую малость. Немного. Возможно, упоминал ваши имена. Разумеется, в статье идет речь о том, что он проводит лета в Кушинге, поэтому, наверное, нетрудно догадаться. Я знаю, он жалеет о сказанном. Ему и впрямь не нравится, когда ему докучают. Уверена, ты тоже не любишь.

Пожимаю плечами. Не знаю, что я про это думаю.

Через несколько недель сижу у себя в кресле у открытого кухонного окна и вижу, как к дому подкатывает нежно-голубой кабриолет. На шофере кремовая федора, на голове у дамы рядом с ним – тончайший шарф в горошек.

– Ку-ку! – выкликает она, шевеля розовыми кончиками пальцев. – Здрасьте! Мы ищем… – Хлопает своего мужчину по руке. – Как его звать, милый?

– Уайет.

– Точно. Эндрю Уайета. – Одаряет меня через окно розовогубой улыбкой.

Энди еще не приехал, но я знаю, что с минуты на минуту увижу, как он бредет по полю от Поцелуйной бухты.

– Не слыхала о таком, – отвечаю я.

– Он разве не в этом доме картины пишет?

– Что-то я не замечала, – говорю.

Она растерянно складывает губки.

– Фрэнк, это разве не то самое место?

– Не знаю. – Вздыхает. – Тебе виднее.

– Я вполне себе уверена. Там, в журнале, написано было.

– Не знаю, Мэйбл.

– Да клянусь…

И конечно, пока они болтают, я вижу, как к нам по траве приближается Энди, помахивая ящиком с красками. Мэйбл ловит мой взгляд, вытягивает шею.

– Смотри, Фрэнк! – вопит она. – Это, наверное, он!

– Тот парень? – говорю я с натужным смешком. – Просто местный рыбак. – Вскидываю брови на Энди, который видит меня и резко сворачивает к хлеву. – Мы ему разрешаем хранить у нас удочки.

Мэйбл обиженно отвешивает губу.

– Ой, черт бы драл, а мы ехали в такую даль.

– Он вам, может, пришлет скумбрии. Я спрошу его.

– Фу, вот уж спасибо-то, – фыркает она, затягивая шарф на волосах. Не снисходит даже проститься.

Они разворачивают машину и спускаются к дороге, Энди показывается из-за хлева.

– Спасибо. Едва пронесло, – говорит он. – Лучше б не разевал я рот.

– Неглупая мысль, – отзываюсь я.

Бытие наше было таким замкнутым и сокровенным, что цивилизация, казалось, где-то очень далеко. Но постепенно до меня доходит, что Энди принадлежит миру, а не нам одним. Неприятное осознание.

* * *

В эти дни тревожит многое. В июне 1944 года у берегов Нормандии в судно Джона прилетает торпеда, погибает два десятка человек. Джон едва уцелел: выбрался из тонущих обломков в чем был. “Часы, купленные в Бруклине за сто долларов, разбил вдребезги, – пишет он несколько месяцев спустя. – На следующий день после того, как нас подбили, какое-то морское корыто оттащило нас в Ла-Манш, а там нас посадили на судно до Плимута. Я спал на бухте каната, чуть до смерти не замерз, но плевать было. Счастлив, что жив”.

Вернется ли он после этого домой? Нет. Его отправляют в Англию, Шотландию, Ирландию – перед кратким отпуском в Бостоне и сорокапятидневным тренировочным лагерем в Ньюпорте, далее приписывают к авианосцу. А затем засылают на юг Тихого океана – сражаться с японцами.

У Сэди сын Клайд – тоже военно-морской резервист, она рассказывает:

– Я вечно начеку, вслушиваюсь, не едет ли незнакомая машина по нашей дороге.

Мне известно, каково это. Просыпаюсь ночью в ужасе, который почти рассеивается к утру, но никогда не исчезает совсем. То и дело, и днем и ночью, думаю: вот сейчас Сэм с Мэри могут заявиться ко мне на порог с телеграммой. Но, возможно, и нет, если я стану месить тесто, покуда оно не сделается совсем шелковым. Если ощиплю курицу так, что вовсе никаких перьев на ней не останется. Если подмету пол и уберу всю паутину под карнизами.

* * *

В начале зимы 1946-го Бетси сообщает письмом ужасное: отец Энди и его внук Ньюэлл погибли в октябре – под пенсильванским поездом. Мистер Уайет вел машину, она застряла на путях. Энди сокрушен, пишет она, однако не проронил ни слезинки.

Когда они возвращаются следующим летом в Мэн, я сразу вижу, до чего сильно повлияла на Энди гибель отца. Он тише. Серьезнее.

– Знаете, думаю, мой отец, возможно, был в нее влюблен, – говорит он, когда мы остаемся в кухне одни. Сидя в качалке Ала, он рассеянно отталкивается ногой. Пятка, носок, кряк-скрип.

Я теряюсь.

– Прости, Энди, – любил кого?

Он перестает качаться.

– Кэролайн. Жену моего брата Нейта. Мать Ньюэлла, моего племянника, который… который был в машине.