Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - Янвиллем ван де Ветеринг Страница 25

Один раз в году начальство дзенского монастыря объявляло полную амнистию всем монахам. Это день без правил. Наставник покидает монастырь, и монахи остаются свободными. Полная вседозволенность. Молодые монахи часто говорили мне о предстоящем празднестве и ходили с улыбкой на лице, ожидая его приближения.

— Ха, — сказал Хан-сан, — все будет отлично. В прошлом году мы хорошо повеселились, но тебя тогда с нами не было. Интересно, что ты устроишь в этот день. Обещаем, что достанем много саке и еды. Закроем ворота и не будем никого пускать. Если тебе вздумается разбить старшему монаху нос, ну что ж, разбивай. Хочешь опять вломиться домой через стену — пожалуйста, но в этот раз лучше себя попридержать, поскольку чинить все придется, разумеется, мне.

Я пообещал себе, что буду очень осторожен. Я уже отвык от алкоголя, а что бы монахи ни собирались творить, это наверняка будет связано со спиртным. Да и что можно сделать в день без правил? Не лучше ли удалиться в свою комнату с книгой и пачкой сигарет «Синсэй»? Можно посидеть в тихом солнечном углу монастыря или поиграть со щенками, которых принесла монастырская дворняжка. Очаровательные щенки, маленькие пушистые комочки, которые только что научились ходить и целыми днями кувыркаются в саду. Я знал, что их утопят, и никак не мог предотвратить их безвременную кончину. Но что я, послушник, мог поделать с пятью крохотными щенками? Их лай будет мешать монахам медитировать, и никто из соседей не хочет их взять.

Свободный день начался с того, что все встали позже обычного. Примерно в восемь утра позвали завтракать, и монахи отправились на кухню. Вышли они оттуда, не убрав со стола. Обычно столы мыли, скребли и убирали с них посуду сразу после еды. Я поджарил на кухне немного бекона, сделал яичницу и сварил чашку кофе. Мне с любопытством помогал повар, для которого бекон и кофе были экзотикой. За это я помог ему приготовить праздничную еду: жареную лапшу, овощи и большие куски мяса. Мы собирались также поесть мороженого, и я пообещал купить его в последний момент, так как в монастыре не было холодильника. Часов в одиннадцать появилась бутылка саке, и молодые монахи сразу же напились. Ни у кого из них не было сопротивляемости к алкоголю, а так как саке пьется быстро, несмотря на то что чашечки довольно маленькие, эффект сразу налицо. Саке — это не вино, а спирт, который гонят из риса; оно такое же крепкое, как джин или виски.

Хан-сан сидел рядом со мной и направлял беседу. Когда кто-то хотел что-нибудь вставить, он злился и требовал, чтобы ему дали дорассказать. Молодой монах, с красным, как недозрелая слива, лицом, обиделся, и старшим монахам пришлось разнимать двух дерущихся. Хан-сана прогнали с кухни, и несколько часов спустя я нашел его спящим в тени надгробия. Я поудобнее устроился рядом с термосом кофе в руках и переводом знаменитой книги «На большой дороге» — о двух японских бездельниках, покинувших Токио, где слишком активно действовали сборщики податей, и отправившихся по большой дороге в Киото. В книге красочно описана Япония начала XIX века — вполне уместное чтение для дня свободы, так как оба героя этого романа решали большинство своих проблем, высмеивая их или спасаясь бегством.

Солнце зашло за облака, стало прохладно, и Хан-сан проснулся и заерзал на холодных камнях.

— Дай мне немного кофе, — попросил он. — Свободные дни вроде этого, по правде говоря, не такие уж и веселые. Как ими распорядиться? Вечер еще не настал, а у меня уже болит голова. Остальные, вероятно, пойдут бродить по храму, за ними, разумеется, будет присматривать старший монах. Он сам ни капли не выпил. Притворяется, что тоже веселится, а сам не позволяет буянить, чтобы завтра поменьше было что приводить в порядок.

— Чем бы ты хотел заняться? — спросил я. — Надеть куртку с кепкой и перемахнуть через стену?

— Нет, — сказал Хан-сан. — Так нельзя. Это традиция. Мы развлекаемся только внутри монастыря, да и старший монах все время считает нас по головам. Скучно в этом монастыре. Если бы у меня хватило смелости, я бы стал учеником Бобо-роси. У него совсем другое дело.

Роси значит учитель. Я также знал, что бобо — матерное слово, означает совокупление.

— Бобо-роси?

Хан-сан сел и без спроса закурил одну из моих сигарет, чего в обычных обстоятельствах он ни за что бы не сделал. Сейчас он просто заграбастал всю пачку.

— Да, — сказал он. — Ты никогда о нем не слышал? Питер его знает, но рассказывать о нем не в его привычке. Наверняка старший монах хорошо его знает. Бобо-роси — дзенский учитель, но необычный. Если хочешь, расскажу то, что о нем слышал, хотя и не уверен, что это правда. Я знаю о нем только понаслышке и видел лишь однажды. С виду самый обычный человек, но много смеется, у него зычный голос, он странно одевается. Никогда не носит дзенское одеяние, а надевает простое кимоно, как артист, или западную одежду, джинсы и кофту, как ты. Говорят, он провел много лет в дзенском монастыре в южной части Киото. Это суровый монастырь, правила там соблюдаются строго, гораздо строже, чем у нас. Например, там встают в два часа утра. Говорят, он был очень усердным монахом, всегда делал больше положенного, придумывал себе дополнительные правила и все такое. Но он не мог решить свой коан, и наставник был с ним очень строг. Что бы он ни собирался сказать, наставник поднимал свой колокольчик и выгонял его. И так много лет. Он занимался дополнительной медитацией, спал в позе лотоса, пробовал все, что только мог придумать, но коан так и оставался для него загадкой. Не знаю, как долго все это длилось, лет шесть, может, десять. Ему этого вполне хватило. Он ушел в простой одежде, с небольшим количеством накопленных денег. Вряд ли он с кем-нибудь попрощался.