Созерцая собак - Ингер Эдельфельдт Страница 25

49

Мать и брат встречали нас в дурацких колпаках по случаю Праздника раков, хотя на ужин подали фрикадельки. У них была страсть ко всяким «розыгрышам», которую мне всегда было сложно понять, тогда как Элла это просто обожала и обычно принимала в них живое участие.

(К примеру, у моего брата была подставочка для яиц, изображавшая голову принца Чарльза, и ему никогда не надоедало всякий раз, ударяя ложечкой по верхушке яйца, говорить: «Ну что ж, отведаем королевских мозгов!»)

Я прошу простить меня за ироничную интонацию, но я не могу относиться к ним иначе. Не знаю, что в них не так, но я постоянно недоволен нашим общением и чувствую себя так напряженно. Я взял про запас книжек, а Элла чувствовала себя как рыба в воде: она помогала моей матери на кухне, играла в компьютерные игры или «бродила по Интернету» вместе с Торгни, а то и просто «зависала» перед телевизором.

На другой день, ложась спать, Элла обнаружила у себя на бедре какие-то волдыри и почувствовала слабость. Я подумал, что у нее аллергия.

Однако на следующий день мы решили прогуляться с собакой, и она снова пожаловалась на слабость и головокружение, а когда мы прошли часть пути, она вдруг осела на землю, закричала «Нет! Нет!» — и схватилась за живот — я подумал, что у нее воспаление прямой кишки или что-то в этом роде.

Ситуация была довольно-таки драматичная. Друсилла прыгала вокруг Эллы и скулила, как сумасшедшая, а та сидела на земле и говорила: «У меня перед глазами все белое!» Мы почти дошли до замка Хессельбю, и я спросил: «Что с тобой? Может быть, вызвать „скорую“?»

Она сказала, что ничего не видит, в глазах побелело и она сейчас потеряет сознание.

Но спустя какое-то время ей стало лучше, и, опираясь на меня, вся бледная, потная и с явными признаками лихорадки, она дошла до дома.

Мать позвонила врачу.

Оказалось, что у Эллы ветрянка — «только этого нам сейчас не хватало». В детстве она не успела ею переболеть. Вскоре она покрылась характерными волдырями и представляла собой довольно страшное зрелище, но сама относилась к болезни спокойно.

Я тоже был спокоен, по крайней мере, заразиться я не боялся. Мы с Торгни переболели ветрянкой в детстве, равно как и мать. Меня беспокоило только то, что Анчи этой болезнью не болела и, разумеется, заразиться ей не хотелось.

Не мог же я переехать к ней один, мы ведь были едва знакомы, да и вообще особенно приятной она мне никогда не казалась. В сарайчике тоже жить не хотелось. Получалось, что нам придется остаться у матери, пока не придумаем другого выхода.

И конечно же мы теперь по гроб жизни были обязаны матери с братом, еще раз хочу подчеркнуть, что об этом я не забыл.

Элла оказалась послушной больной. Мать поила ее горячим чаем с бутербродами, одолжила ей стопку журналов и купила какой-то успокаивающий крем, чтобы волдыри меньше чесались. Моей матери всегда нравилось заботиться о больных. Когда я был ребенком, то всеми силами старался не заболеть, а Торгни, наоборот, охотно ложился в постель и с удовольствием принимал заботу.

Думаю, Элле тоже нравилось, что за ней ухаживают.

Я же не мог для себя решить, как мне быть в такой ситуации. Мне казалось, что я здесь лишний. Никакой особой обязанности у меня не было, разве что выгуливать собаку и иногда покупать еду, которая обычно оказывалась совсем не той, что они просили.

Наверное, Элла понимала, что ситуация сложилась дурацкая, и, возможно, стыдилась своего «пятнистого» тела, которое представляло собой зрелище далеко не приятное. К тому же она располнела, что, как мне тогда показалось, лишний раз свидетельствовало о ее сговоре с Торгни и матерью, а это внушало мне отвращение.

Как-то раз я предложил почитать ей вслух «The Ancient Mariner» (она прекрасно понимала английский, а я с удовольствием читал вслух как по-английски, так и по-итальянски).

Она сказала, что сейчас не в состоянии слушать. Однако на другой день, когда я вернулся с прогулки с Друсиллой, я увидел, что возле ее кровати сидит Торгни и читает ей на своем ломаном невыносимом английском какой-то убогий роман в духе фэнтези. Было видно, что они приятно проводят время, и мне пришла в голову мысль, что Элла могла бы остаться у них, стать «девушкой» Торгни, взять на себя заботу о нем, когда мать будет не в состоянии ухаживать за своим стопятидесятикилограммовым ребеночком, и кормить его строго определенным сортом орехового масла, ветчиной и хлебцами, без которых он не может жить.

Вслух я этого не сказал, мне хотелось выглядеть ироничным. А тогда я думал обо всем этом на полном серьезе.

Ведь в таком случае эти «неэгоистичные» и «беззащитные» люди смогли бы поселиться под одной крышей и ухаживать друг за другом сколько им влезет!

50

Продолжаю думать о матери. Ну почему наши отношения так мучительны для меня? Надо же иметь элементарное уважение к пожилому человеку, каковым является моя мать, даже если у нее есть свои недостатки и иногда она ведет себя неподобающе (вы уже знаете, что я думаю о ее вечном нытье насчет моей «черствости», наверное, я нарисовал ее в неприглядном свете, но не могу же я вообще ее не уважать, надо найти какой-то способ «общения», ведь это все-таки моя мать!).

Но иногда она пробуждает во мне резкую неприязнь, так было и в те дни, что мы жили у них, не могу не признать.

Особенно мне запомнился следующий эпизод: войдя на кухню, я застал ее за тем, что она сжимала свои слишком большие и вызывающие для пожилой женщины груди.

Немного посмеиваясь, она сказала: «Вообще-то я не собиралась прощупывать свои желваки у тебя на глазах».

Я спросил, действительно ли у нее есть «желваки» и почему в таком случае она не пойдет к врачу?

Она ответила: «Когда человек так стар, он уже перестает волноваться о том, что с ним происходит».

Я: «Но если у тебя в груди какие-то новообразования, тебе нужна операция, причем как можно быстрее».

Она: «Раз уж я дожила до таких лет, мне хотелось бы умереть, имея при себе мою грудь».

Я: «Но ведь тебе надо думать не только о себе».

Тогда она сообщила мне, что Торгни запросто справится без ее помощи, а если нет, то «у него ведь есть старший брат».

И прибавила, почти со слезами на глазах, что Торгни всегда так любил меня, так мною восхищался, несмотря на то что я им пренебрегал.

«В таком случае, он тщательно это скрывал», — сказал я и получил в ответ такой взгляд, описать который невозможно.

После нашего разговора я, к несчастью, совсем расстроился и ко мне снова вернулись мои симптомы.

Я так много думал о будущем Торгни, что решил поговорить с ним об этом. Однажды вечером, когда мать и Элла уже заснули, а Торгни бодрствовал, углубившись в свой нескончаемый Интернет и сандвичи с ореховым маслом, ветчиной и бананом, я вошел к нему и сказал: «Мать стара, и мы оба об этом знаем».