Обет молчания - Марселла Бернштейн Страница 25

Утренняя молитва — радостная хвалебная песнь новому дню. К шести часам утра монахини, все как одна, собрались в часовне. Отец Майкл совершал последние приготовления к святому таинству в маленькой ризнице, доставая с полок все необходимое для совершения ритуала.

Он коснулся амофором лба и накинул его на плечи, таков был установленный порядок. Господи, сила спасения моего! Покрой голову мою в день брани. Белоснежный стихирь укрывал тело с головы до ног. Облеки меня в белые одежды и от греха моего очисть меня. Пояс вокруг талии, чтобы закрепить концы узкой епитрахили, символизирующей скромность и воздержанность. Препояшь меня, о Господи, долгоденствием на век и век. Жаль, что теперь больше не носят орарь на левой руке, в напоминание о том, как привязывали Христа в Гефсиманском саду, символизирующий жар священнического служения. Пусть это будет мне, о Господи, нести бремя слез и горя, которое я приму с радостью, как великую награду за тяжкий труд.

Он замер и прислушался к пению монахинь.

Величайте Господа со мною,

и превознесем имя Его вместе…

Нескончаемые утренние песнопения, кажущиеся бестелесными голоса были чисты и прекрасны, как благословенье Божье.

Он обернулся к ризе, она являлась основным литургическим облачением. Сестра Дэвид заранее приготовила для него просторное одеяние, оно укроет его спереди и сзади. Два года, не покладая рук, она трудилась, расшивая его в теплых золотистых и синих тонах. Риза висела на медном крючке старомодной деревянной вешалки с клеймом «Редвуд & Феллер Лтд. Лондон. Портные Ее Величества Королевы».

Он положил ризу на руку и прикинул, сколько бы она могла весить. Тяжесть золотых нитей придавала ей ощутимую весомость, весомым было и ее значение. Этот покров более, чем любой другой, символизировал его предназначение, справедливость и смиренность, милосердие и покой, которыми должна была быть отмечена вся его жизнь.

Отец Майкл снял ризу с вешалки, отвернул тяжелую, из плотного шелка с золотой вышивкой полу и продел ее через голову. На мгновение он погрузился в кипу материи и запах новой гкани. Десять лет назад, ощущая головокружение после суточного поста, он впервые совершил этот обряд.

Блажен, кого Ты избрал и приблизил, чтоб он жил во дворах Твоих.

Складки одеяния были расправлены и ниспадали до коленей. Священник стоял, склонив голову, отмеченный печатью Божьей.

Хор монахинь смолк. Еще немного, и настанет таинство Святого причастия. Он достал из дарохранительницы облатки — ему предстоит держать чзшу с драгоценной кровью и хлеб ангелов.

Отец Майкл взял с подставки тлеющий ладан в медной кадильнице. Евхаристия для него лично имела огромное значение — она была орудием веры, защитой от дурного. Он открыл дверь ризницы.

Месса началась.

За завтраком он обнаружил на подносе записку от матушки Эммануэль. Краешек записки был прижат оловянной вазочкой с букетом из молодых листьев. «Сестра Гидеон будет рада встретиться с вами в десять часов утра в гостевой комнате».

Он пересек дорожку, посыпанную гравием, ведущую к главному зданию, и вошел в парадную дверь, которую всегда держали открытой. Оказавшись внутри, он увидел в воротах запертую дверцу со встроенным поворотным механизмом в виде громоздкого деревянного шкафа, куда складывалась почта или маленькие посылочки: у монахинь не было надобности бывать в миру.

Справа с готовностью были распахнуты двери комнаты для посетителей.

В монастыре решили сохранить уродливую двойную решетку, что делила пространство комнаты на две части, возводя преграду между монахинями и мирскими посетителями. Внешняя ее часть была сделана из широких, окрашенных в темный цвет вертикальных и горизонтальных перекладин, образующих квадратные окошки. Внутренняя отличалась более изящным исполнением и меньшими по размеру отверстиями. Совсем недавно между перегородками висела плотная черная завеса, не позволявшая видеть ни монахиню, ни посетителя. Матушка Эммануэль рассказывала ему, что в давние времена, когда она была только-только принята в орден, монахиням предписывалось прятать лицо под густой черной вуалью даже во время встреч с семьей, дозволенных дважды в год.

— Это было сущим кошмаром! — воскликнула она, смеясь. — Своим внешним видом мы пугали передовую общественность. Мы напоминали злых ведьм.

— Не слишком ли жестоко? — спросил он.

Она возразила:

— Мы оставили родных не из-за отсутствия любви к ним, нас призвал Господь.

— Но бедным родителям, которым никогда больше не суждено увидеть лица своего ребенка, я думаю, такой довод — слабое утешение.

— Эту жертву мы приносили во имя их счастья. Мы возвышаем их в любви к Господу. — Ее голос приобрел мягкость. — Хотя признаю, отчасти вы правы. Скрывать лицо — это абсурд. Слишком нелепо для современных женщин, поэтому черные вуали и завеса ушли в прошлое.

Сквозь перегородки он мог отчетливо видеть, что происходит на другой стороне. Из высокого окна были видны кустарники в монастырском саду. У окна на равном, точно вымеренном по линейке расстоянии стояли три жестких стула с высокими спинками. На его стороне — также три стула, обитых коричневым дерматином. В воздухе ощущался слабый аромат пчелиного воска и свежей выпечки.

Одна за другой в комнату вошли две женщины. Медленно, под неустанным заботливым оком медсестры, сестра Гидеон села. Затем привстала и тихо, но решительно подвинула свой стул на несколько дюймов ближе к соседнему. Неровность в полу, допустил отец Майкл, хотя пол выглядел абсолютно гладким. Снова сев на стул, она обратила к нему свой взор. На ней были очки с маленькими круглыми позолоченными ободками оправы. Свет из окна падал прямо на стекла, поэтому временами он не видел выражения ее глаз.

— Доброе утро, сестра Гидеон, — поприветствовал ее отец Майкл.

После небольшого замешательства она ответила:

— Доброе утро, святой отец. Прошу простить меня за то, что заставила себя ждать.

Он поднял раскрытую ладонь.

— Не стоит извиняться. Приятно видеть вас в добром здравии.

Она улыбнулась его словам, приподняв брови.

— Более или менее добром.

Медсестра, судя по энергичной непринужденности интонаций привыкшая утешать и подбадривать, сказала:

— Не буду вам мешать. — Она обратилась к отцу Майклу: — Если вам что-нибудь понадобится, нажмите вот на эту кнопку.

Когда за ней закрылась дверь, Майкл вплотную придвинул свой стул к перегородке, чтобы лучше видеть сквозь незыблемые клетки внушительной решетки.

Он знал, ей исполнилось двадцать шесть лет. Видимая ему часть лица, вставленная в рамку белого полотняного плата, казалась одновременно и моложе и старше своих лет. Сестра Гидеон была слишком бледна, под глазами от недосыпания пролегли землистые тени. Она была невероятно худа, это было видно даже из-под широкого наплечника и монашеского платья. Ее кожа была ровной, без единой морщинки, почти прозрачной. О форме головы можно было судить лишь по плотно прилегающему головному убору. Ее лицо было довольно интересно — выдающиеся скулы, четкая линия подбородка. Когда она повернулась в профиль, он украдкой взглянул на ее нос, узкий, с горбинкой.