Тень Галилеянина - Герд Тайсен Страница 25

Метилий, казалось, был полностью согласен с важностью моих аргументов. В то же время он продолжал упорствовать:

– А почему людей так возмутили планы потратить храмовые деньги на строительство водопровода? Здесь-то мы в чем были неправы?

– В обычном случае идею построить водопровод встретили бы сочувственно. Но семена недоверия уже дали ростки. Каждый день это недоверие подпитывалось монетами, проходившими через наши руки. Нужно устранить недоверие. Вот в чем главная задача!

Я не рискнул вслух сказать о том, что, на мой взгляд, есть лишь один путь сделать это: отозвать Пилата. Он разрушил слишком много доверия. Но к такому выводу Метилий должен был прийти сам. Метилий снова заговорил, на этот раз зайдя совсем с другого конца:

– Если я правильно понимаю, все наши трудности так или иначе связаны с Храмом. В глазах многих евреев мы оскорбляем его святость. Но попробуй взглянуть на дело с нашей стороны: мы хотим почитать ваш Храм, как мы почитаем все другие храмы мира. Повсюду принято, чтобы наместник провинции на глазах у всех приносил жертвы соответствующему местному богу. Повсюду он участвует в культе. Его принимают в круг почитателей этого бога. Почему же у вас какие-то ограничения? Почему вы никого не пускаете в свой Храм, если только человек – не еврей? Ведь все прочие боги благосклонны к чужеземцам, приносящим жертвы на их алтари! Только один ваш Бог не любит гостей. [97]

– Наш Бог требует не одних только жертв и посвятительных даров. Лишь тот, кто всей жизнью своей подтверждает верность его заповедям, достоин приносить ему жертвы. Наша религия тесно переплетена со всем нашим жизненным укладом. Такого нет больше нигде. Боги других народов не требуют, чтобы человек всю свою жизнь строил по их заповедям. Они принимают жертву от каждого!

– Но как я вижу, сами вы не можете до конца исполнить заповеди вашего Бога! Ведь вот в твоем доме стоит маленький божок!

– Мы знаем, что никогда не исполним всех заповедей. Именно поэтому Храм так важен для нас. Раз в году первосвященник входит в Святая Святых, чтобы просить у Бога прощения за все нарушения заповедей в нашем народе! Но не только целый народ, каждый в отдельности может в Храме исправить свои прегрешения, принеся искупительную жертву. Именно потому что для нас так важно не нарушать заповедей, мы настолько зависим от Храма. Без него нам невозможно получить прощение грехов!

– Все ваши книжники так учат?

– Никто из евреев не оспорит мои слова!

– А Иоанн Креститель? Разве ты не рассказывал, что он велел людям креститься в Иордане, чтобы получить прощение грехов? Разве не бросил он этим вызов всей вашей религии? К чему нужен Храм, если независимо от него можно получить искупление? А как обстоит дело с ессеями? Они принципиально не участвуют в храмовом культе!

Я вынужден был отдать должное Метилию. Он прав, тут скрывалось противоречие.

Теперь Метилий вошел в раж:

– Значит, с одной стороны, у вас есть люди, которые ставят под сомнение значение Храма. Вы называете их святыми. С другой стороны, на святость Храма отдельными неловкими действиями посягаем мы, римляне. Но именно нас вы выставляете богохульниками.

Я возразил:

– Ни одному из наших святых не придет в голову принести к Храму языческие символы! Тут есть разница.

– Возможно! – сказал Метилий. Он снова разволновался и опять начал расхаживать по комнате туда-сюда. Наконец, он воскликнул:

– Вот теперь я понял, почему наша политика то и дело натыкается на святость вашего Храма! Вы сами никак не перестанете о нем спорить! Поскольку споры о Храме среди вас никак не прекратятся, вы очень чувствительны к любым вмешательствам извне. Фанатизм, с которым вы защищаете Храм от наших воображаемых нападок, в действительности направлен против ваших же людей!

Метилий произнес свои слова с тем особым ударением, словно сделал великое открытие. На мой же взгляд, он недооценивал роль римлян.

– Мы можем вести споры о Храме. Но мы спорим о нем, потому что ценность его для нас превыше всего. Именно потому что наш Бог невидим и хочет, чтобы его почитали без изображений, именно поэтому наши сердца так привязаны к тому единственному месту на земле, где он обещал нам быть рядом!

Мы еще долго говорили о религиозном и политическом положении в стране. Метилий умный человек. Он понимал с полуслова, что в нашей религии к чему. В одном он полностью заслуживал доверия: его целью было обеспечить мир, причинив как можно меньше насилия и пролив как можно меньше крови. Намерения его были хороши. И в то же время он состоял на службе у системы, приснившейся мне в образе звероподобного чудовища и которая все еще цепко держала меня в своих когтях. Сегодня мне в очередной раз пришлось испытать на себе ее неумолимую хватку. В ту самую минуту, когда я уже думал было вырваться, она снова крепко схватила меня. Меня снова считали способным предать свой народ – и речь шла на этот раз о людях, которые были мне близки. И все это во имя мира и порядка. И разве это человеческий мир?

Во сне явился мне тогда некий «человек», победивший чудовище и избавивший меня от кошмара. Но сейчас я ничего такого не чувствовал. Я радовался, что снова сижу с Тимоном и Малхом в нашей квартире и что могу отвлечься на простые разговоры. Мои мысли снова и снова возвращались к Варавве, которого я знал, и к Иисусу, которого я не знал и о котором ближайшие недели мне предстояло собирать материал. Что он за человек? Отшельник, как Банн? Пророк, как Креститель? Сумасшедший? Террорист?

* * *

Уважаемый господин Кратцингер!

Вы опять возвращаетесь к самому главному вопросу: два века историко-критической экзегезы научили нас относиться критически к исторической верифицируемости наших источников. Мы знаем: источники тенденциозны, односторонни и содержат скорее религиозное послание, чем исторические сведения. По-Вашему, получается, в своем романе об Иисусе я обошел этот скептицизм! Вы спрашиваете конкретно: а что на самом деле известно нам о Пилате?

Конечно, все источники восходят к людям, а люди могут ошибаться. Но как люди не способны передавать историческую истину без искажения, так же точно они не могут настолько исказить источники, чтобы историческая истина пропала совсем. То и другое ограничено несовершенством человека.